Отправлено: 07.12.08 12:07. Заголовок: Призрак_и Opera или Ошибка мадам Жири. Часть II

ЭТАЛИЯ ЛОННЕ

ПРИЗРАК_И OPERA
или
ОШИБКА МАДАМ ЖИРИ


(по мотивам романа Гастона Леру, мюзикла Андрю Ллойда Уэббера
и фильма Джоэля Шумахера)

Автор беззастенчиво использует различные
элементы трех вышеперечисленных произведений,
добавляя изрядную долю собственной фантазии…
и некоторую – здравого смысла.

 Отправлено: 07.12.08 12:09. Заголовок: Часть II. ПРИЗРАКИ О..

Часть II. ПРИЗРАКИ ОПЕРЫ

Глава I

Эрик замер в полной неподвижности и затаил дыхание. Непрошеный гость двигался почти бесшумно, и тем не менее Лебер хорошо представлял, где тот должен сейчас находиться – архитектор просто не оставил пришельцу возможности пройти другим путем. Следовало, наконец-то, встретиться лицом к лицу с пугливым (или осторожным?) и в то же время докучливым соседом.
Можно было предположить, что после переезда труппы, Академии Музыки, балетной школы и прочих сопутствующих подразделений в новое здание и официального открытия театра найдутся желающие побродить по подвалам. Поэтому Эрик позаботился о том, чтобы перекрыть доступ к некотором частям нижнего уровня не в меру любопытным личностям. Мысль о том, что однажды он может застать у себя «дома» какого-нибудь бесстрашного искателя приключений, большого восторга не вызывала. Благо, находившимся в его подчинении рабочим не приходило в голову задаваться вопросами: зачем нужна посреди озера тяжеленная стальная решетка, поднимающаяся вверх наподобие решеток средневековых замков, или многочисленные потайные ходы и двери, снабженные секретными механизмами.
Большинство необходимых вещей – книги, документы, деловые бумаги, приборы, гардероб, некоторое количество домашней утвари и меблировки из выставленного на продажу дома – Эрик перевез в небольшую двухкомнатную квартиру, которую снял поблизости от Оперы на улице Скриба. В результате получилось состоящее из кабинета и спальни скромное холостяцкое жилище рядового инженера-строителя. Решив оборвать все дружеские и личные связи, кроме деловых контактов с заказчиками, перед которыми у него еще оставались определенные обязательства, аренду Эрик оформил на имя Пьера Ксантье – человека, двадцать лет ведавшего всеми хозяйственными делами в доме профессора Лебера. Несмотря на то, что после смерти профессора эконом удалился на покой, дом Антуана Лебера был дорог ему. Поэтому старик Ксантье в душе не одобрял решение Эрика, но он просто не мог отказать «сумасбродному мальчишке» ни в единой, даже самой нелепой просьбе. Кроме того, одного взгляда на молодого архитектора было достаточно, чтобы понять: какие бы глупости он ни делал, остановить сейчас его невозможно.
Жгучее чувство стыда, испытанное Эриком в тот момент, когда Женевьева в ответ на его признание, едва не рассмеявшись ему в лицо, сказала: «Господи, Луи! О чем вы? Посмотрите на себя в зеркало», – породило в душе лишь одно желание – исчезнуть. В течение полугода они довольно часто встречались в доме Нортуа, много разговаривали на самые разные темы, бывали в театре и на выставках. Он никогда не замечал, чтобы мадемуазель де Кавиль стеснялась появляться в его сопровождении в общественных местах. Ее улыбки, хрустальный смех, постоянные апелляции к его мнению кружили голову и внушали обманчивую надежду. Как оказалось, все это с ее стороны было лишь оригинальным способом привлечь к себе всеобщее внимание. Эрик и представить себе не мог такого откровенно грубого и бесцеремонного использования: словно он был бездушным куском дерева, экзотическим зверем, которого показывают знакомым, дабы создать себе репутацию любителя редкостей. В какой-то момент у него даже появилась мысль покончить с собой. Но вдруг он совершенно отчетливо понял, что не испытывает желания расстаться с жизнью в угоду этому чудовищу в ангельском обличии. Стоило лишь представить, как Женевьева с гордостью рассказывает о застрелившемся ради ее прекрасных глаз уроде… Нет, такого удовольствия он не хотел ей доставить. Но и оставаться по-прежнему на виду, в кругу привычных связей он не мог. Потрясение оказалось чересчур глубоким. Что, если и большинство других его знакомых относятся к нему также? Хуже всего было то, что он со своей нерастраченной пылкостью, нежностью и тайным обожанием оказался попросту смешон. Смешон и жалок.
Все его личные проекты на тот момент находились либо в стадии завершения, либо – первичной разработки. Первые уже не требовали его постоянного присутствия, от последних он отказался, продолжая лишь работу в Гранд Опера. На это у него были особые причины.
Свое жилище у подземного озера, в отличие от квартиры наверху, Эрик обставил совсем иначе. Замечание Женевьевы о зеркале не прошло даром, чего-чего, а зеркал там было в избытке, дабы никогда не забыть и не забыться. Это был совсем другой мир, другой путь – путь во мраке и одиночестве. Именно в этом странном полусумеречном состоянии Эрик почувствовал непреодолимое желание предаться стихии музыки: писать, изливать страдания, выплескивать гнев, рождать из хаоса смятенных чувств гармонию высшего искусства. Установить орган в снятой на имя эконома квартирке было бы немыслимо, зато в величественном подземелье Храма Музыки спокойно разместился бы не один оркестр.
Но усидеть долго на одном месте Эрику не позволяла его деятельная неугомонная натура, и вскоре он уже был в курсе всего, что происходит в театре. Закулисная жизнь не казалась в диковинку бывшему ученику венской консерватории, но в силу своей занятости в Вене он наблюдал за специфическим миром оперы эпизодически и «со стороны». Теперь, получив возможность проникнуть в этот мир изнутри, Эрик вдруг раскрыл в себе прежде не проявлявшуюся склонность к мифотворчеству и таинственности. Услышав легенду о Духе Оперы, он почти непроизвольно стал «примерять» образ пугающего впечатлительные артистические души приведения на себя. Как человеку, имеющему несколько магистерских степеней по естественным и точным наукам, местные суеверия показались Леберу невероятно дикими и в то же время забавными.
Однако вскоре Эрик убедился, что у россказней и слухов несомненно существует какая-то реальная подоплека. В огромных подвалах оперы обосновался еще один постоянный обитатель. По всей видимости, этот человек имел немалый опыт по части пряток: увидеть его Эрику никак не удавалось. Но у архитектора были свои и немалые преимущества – точное знание обо всех явных и тайных проходах и помещениях в здании. Задача – познакомиться с Духом – стала особенно насущной, когда, вернувшись после трехдневного отсутствия, Эрик обнаружил неудачную попытку взлома одного из своих замков.

* * *
Эрик щелкнул ручкой-переключателем, коридор залило не слишком ярким, но после полной темноты показавшимся ослепительным электрическим светом. В направлении звука щелчка просвистела веревка со скользящей петлей на конце, она чудом не зацепила Эрика. Человек, бросивший удавку, щурился и нервно оглядывался по сторонам: со своего места он не видел стоящего в трех метрах от него Лебера. Это был высокий, не ниже Эрика ростом, очень худой мужчина, одетый в старый, весьма потрепанный черный сюртук, сшитый, вероятно, лет пятнадцать тому назад, и лоснящиеся от застарелой грязи, местами порванные и сильно обремкавшиеся понизу брюки. Ступни незнакомца были обернуты какими-то заскорузлыми тряпками, что делало его походку бесшумной, но вряд ли защищало ноги от холода. Лицо неудачливого взломщика скрывала матерчатая маска, поэтому увидеть его выражение не представлялось возможным. Тем не менее, архитектор мог его себе представить. Несложный фокус иллюзионистов с «отрубленной головой на столе» был для физика-оптика детской забавой, зеркала полностью «скрывали» Эрика от агрессивного преследователя.
– Стойте на месте, месье, – громко сказал архитектор, его голос срезонировал о стены и гулко раскатился по всему коридору.
Следуя первому из предусмотренных Эриком сценариев, незнакомец в маске бросился бежать в том направлении, откуда пришел. Но проход, в который он ловко нырнул, вдруг закончился тупиком: эта дверь закрылась одновременно с включением света. Как только нападавший оказался в ловушке, Эрик повернул рычаг: вделанная в стену решетка с лязгом отрезала незнакомцу последнюю возможность избежать обстоятельной беседы с Лебером.
Человек в маске с глухим стоном вцепился в решетку длинными, ужасающе худыми пальцами. Эрик вышел из своего зеркального укрытия:
– Успокойтесь, месье, я не причиню вам вреда. Кто вы?
Незнакомец отпрянул от решетки и забился в дальний угол ловушки. Эрик приблизился вплотную к толстым стальным прутьям и снова заговорил:
– Не бойтесь. Вы – Дух Оперы, верно? Зачем вы хотели убить меня? Здесь хватит места для двоих отверженных. Посмотрите на меня. Посмотрите!
Лебер повысил голос, незнакомец поднял голову и каким-то неуловимым, паучьим движением переместился ближе, потом поднялся на ноги. Низкий потолок короткого бокового прохода, в котором его закрыл Эрик, не позволял человеку в маске выпрямиться во весь рост. Когда Дух Оперы оказался рядом, Лебер не без труда заставил себя остаться на месте: тяжелое зловоние годами немытого тела и нестиранной одежды резко ударило в ноздри.
Некоторое время они, молча, рассматривали друг друга. Эрик был без парика, но по сравнению с незнакомцем, он смело мог считать себя обладателем роскошной шевелюры. Почти лысый череп Духа едва ли украшали две-три свешивающиеся за ушами длинные спутанные пряди неопределенного цвета.
– Давайте поговорим. И покажите мне ваше лицо, я ведь свое не прячу.
Из горла незнакомца вырвался какой-то нечленораздельный клекот, который Лебер счел за эквивалент горько смеха. Человек поднял руку к лицу и стянул маску вниз.
Эрик слышал ходившее по Опере со слов Буке описание внешности «привидения» и предполагал, что увидит человека не менее обиженного судьбой, чем он сам. Теперь Этери Луи Лебер был склонен признать, что с ним злая насмешница обошлась почти милосердно.

* * *

Найти общий язык с Дени оказалось не просто, но и не настолько тяжело, как подумал Эрик, впервые услышав невнятную и значительно замедленную речь Духа Оперы. Вскоре Лебер понял, что дефект вызван, скорее всего, одной из патологий костей черепа, доставшихся на долю бедного Дени с избытком, но не слабоумием. К удивлению Эрика, вскоре выяснилось, что легенда старого театра даже мало-мальски грамотен – умеет читать и держать в руках перо. Образование, если простейшие навыки письма и счета можно считать таковым на исходе XIX века, как и имя, Дени получил в приюте для брошенных детей Сен-Мишель, откуда сбежал ребенком после кончины отца Бернара. Эрик решил, что сердобольный монах, как видно, приложивший немало усилий, чтобы обучить чему-то мальчика, за которого другие и браться бы не стали, был поклонником великих просветителей прошлого столетия, в частности Дени Дидро.
Ни своего точного возраста, ни места рождения, ни родителей Дени, конечно, не знал. По рассказам нового знакомца Эрик заключил, что тот должен быть года на три-четыре старше него самого, так как судить о возрасте по внешности этого жутко обезображенного человека было сложно.
Как только между ними установилось некоторое взаимопонимание – (для достижения результата Леберу понадобилось не меньше месяца: стоило ему отпустить пленника после состоявшегося знакомства, как то сбежал, очертя голову, но через несколько дней сам пришел к подъемной решетке «замка» архитектора), – Эрик уговорил Дени помыться и принес ему пару своих костюмов вкупе с рубашками, обувью и другими деталями современного гардероба. К счастью рост и размеры ноги у них практически совпадали, чего нельзя было сказать о весе и ширине плеч. Одежда Эрика болталась на Дени как на вешалке. Лебер надеялся понемногу подкормить соседа, но исправить дефекты развития скелета – узкие плечи, цыплячью грудь – было, конечно же, невозможно. Со временем, Эрик начал заказывать своему портному костюмы по двум различным меркам.
Внезапно свалившаяся на него роль «старшего брата» – вне зависимости от реального соотношения возраста Эрик чувствовал себя намного более взрослым и обладающим большим жизненным опытом человеком – наполнила жизнь Лебера новым содержанием. До сих пор ему не приходилось заботиться о ком-нибудь кроме самого себя. Насмотревшись на мучения Дени, Эрик начал подумывать о том, что ему следовало бы воспользоваться советами Фридриха Фрохта и съездить в Швейцарию. Однако в случае успеха операции он уже не мог бы вернуться в подземелье: предстать перед Дени с нормальным лицом, значило бы еще больше травмировать его и без того искалеченную психику. А прятаться от людей тогда и вовсе не имело бы смысла. Кроме того, за прошедшие полгода боль успокоилась, отчаяние перегорело (не без влияния находящегося перед глазами примера судьбы гораздо более жестокой), Эрика снова тянуло к нормальной жизни и работе. Вот только бросить Дени одного, снова без человеческого общения и средств к существованию рука не поднималась. Тогда изобретательному Леберу пришло в голову добиться от дирекции театра постоянного содержания для Дени, своего рода жалования Призраку Оперы. В конце концов, легенды всегда подогревают интерес публики. А за рекламу надо платить.

 Отправлено: 07.12.08 13:31. Заголовок: Ой, а этот коллажик ..

Ой, а этот коллажик я совсем не помню. Мне кажется, что ты его раньше не выкладывала... Или я ошибаюсь?

 Отправлено: 07.12.08 13:41. Заголовок: marina Выкладывала...

marina
Выкладывала. Это иллюстрация к 12-ой главе.

 Отправлено: 08.12.08 09:28. Заголовок: Глава II Для достиж..

Глава II

Для достижения поставленной цели легенду следовало «оживить». Эрик вдохновенно принялся за создание нового образа Призрака Оперы. По его убеждению, Фантом должен был вызывать трепет, но не отвращение: сочетание черного и белого цветов в костюме и маске, строгая элегантность и внушающая вполне определенные ассоциации эмблема смерти – череп в качестве личной печати. Также предстояло подготовить место будущих переговоров с дирекцией и разработать механизм получения жалования.
Рассказы Буке основывались на действительно произошедших в старом здании театра встречах с Дени. И если истории о привидении все еще будоражили воображение наиболее впечатлительных девочек-подростков и молоденьких девушек из хора и балета, то остальными артистами, вспомогательным персоналом и, тем более, администрацией всерьез они не воспринимались. В свое время, добиваясь испуганных визгов и разговоров приглушенным шепотом, Дух Оперы получал немалое моральное удовлетворение.
Однако все приспособления, с помощью которых Дени извлекал таинственные завывания, стуки и скрипы в коридорах, подвалах и на чердаках – трубки, трещотки, подвесные петли, – остались на старом месте. Расспрашивая Духа Оперы о его примитивных, но действенных методах мистификации, Лебер искренне удивлялся природной смекалке и изобретательности бывшего воспитанника приюта Сен-Мишель. Разумеется, отец Бернар не учил его использованию создаваемой сквозняками тяги для получения специфических звуковых эффектов. Кое-что Дени подсмотрел у отвечающих за шумовое оформление спектаклей работников театра, до чего-то додумался сам. Забрать свое «богатство» в Опера Гарнье он просто не мог, ему пришлось переезжать, спрятавшись в крупногабаритном реквизите – полуразобранном макете средневекового замка.
Эрик прекрасно отдавал себе отчет в недостаточной эффективности применявшихся Духом Оперы средств – диктовать условия людям, облеченным какой-либо властью, может только личность, способная доказать свое превосходство. Поэтому, с точки зрения Эрика, сожалеть о по-детски наивных механизмах Дени не имело смысла. Но он не стал говорить об этом их обидчивому изобретателю, лишь посочувствовал и заверил, что теперь вдвоем они сделают все заново и гораздо лучше. Лебер быстро понял, что во многих отношениях Дени крайне инфантилен, и старался обращаться с ним соответственно. Иногда Дух старой Оперы поражал архитектора знанием таких вещей, как состав кабинета министров Наполеона III 1869 года (в чем Эрик не взялся бы с ним спорить, так как находился в то время в Австрии и не слишком интересовался политикой), а иногда приводил в замешательство непониманием, казалось бы, простейших правил и норм поведения.
– Где ты достаешь такую еду? Там много замков? – спросил Дени, дожевав большой кусок копченого окорока.
– Каких замков? – удивленно отозвался из-за разделявшего их мольберта Эрик.
Пока Дени гурманствовал, давно позавтракавший Лебер рисовал сцену из готовящейся к повторной постановке оперы Гуно «Ромео и Джульетта».
– Которыми всё запирают на ночь.
– Ты думаешь, я таскаю окорока по ночам? – от изумления Эрик прервал свое занятие и опустил кисть. – Дени, я покупаю продукты в магазине.
– Зачем? Можно просто взять, если знаешь, как добраться, – убежденно сказал Дух Оперы.
– Не всегда можно взять то, что тебе хочется. Поверь, купить гораздо проще во многих отношениях. По крайней мере, за тобой не будет гнаться полиция.
Эрик уже убедился, что объяснять Дени действующие в обществе экономические принципы производства, распределения и обмена продуктами труда бесполезно. Он понимал только один ограничивающий аргумент: угрозу быть пойманным и подвергнуться наказанию.
– А где ты берешь деньги?
– Они лежат на моем счету в банке.
При всем сочувствии и жалости к Дени, Лебер четко осознавал, что лишенный всяких этических представлений изгой может быть опасен, поэтому искушать его конкретно мыслящий ум соблазном доступных денег не стоило. Как ни странно, Дени знал, или думал, что знает, что такое банк – это место, где дают деньги, но только определенному человеку, и другому их не получить.
– Пойду я, – вне всякой связи с предшествующим диалогом сказал Дени. – Приду, когда ты станешь играть.
– Приходи.
Эрик проводил взглядом бредущего пешком по воде Дени, – тот не любил пользоваться лодкой, – и с помощью рычага опустил решетку.
Угадать, что творится в голове человека, два десятка лет с лишним общавшегося почти исключительно с подвальными крысами, было сложно. Эрик был далек от того, чтобы винить Дени за асоциальное поведение и образ мыслей – жизнь не оставила несчастному альтернативы. Лебер лишь задавался вопросом: возможно ли еще изменить хоть что-то в его характере, в его судьбе?
Во-первых, Дени страдал признаками агорафобии в сочетании со своеобразной разновидностью светобоязни: он панически боялся покидать здание днем (да и ночью был не особенно расположен выбираться на открытое пространство), поэтому переезд труппы оказался для него тяжелейшим стрессом. Полюбившему рисовать городские пейзажи, нежные рассветы и поражающие многоцветием оттенков закаты на крыше Гранд Опера Эрику никак не удавалось уговорить Дени присоединиться к нему до наступления темноты и посмотреть на город. При этом высота совсем не пугала Духа Оперы, он спокойно перемещался по шатким подвесным мостикам и канатам, расположенным над сценой. А, во-вторых, порой он проявлял невероятное упрямство, переломить которое Леберу стоило огромных трудов, как в случае возобновления переписки с мадам Жири.

* * *

Франсуаза положила исписанный мелким неровным почерком лист почтовой бумаги на туалетный столик и горестно покачала головой своему отражению в зеркале. Она в четвертый раз перечитала письмо, но так и не смогла разобраться в нахлынувших чувствах и воспоминаниях. Они были слишком противоречивы, спутаны и, что греха таить, болезненны.
Любая мысль о подвергавшемся издевательствам и осмеянию несчастном ребенке из бродячего цирка не могла не сопровождаться ощущением щемящей боли и ужаса. Ужас в душе Франсуазы вызывало не уродство страдальца, а безграничная тупая жестокость представителей рода человеческого. Стоило вспомнить эти навсегда врезавшиеся в память истерично хохочущие, перекошенные, покрасневшие от натуги лица, отвратительно распахнутые рты, сотрясающиеся тела, и становилось страшно – страшно жить в окружении существ, называющих себя людьми. Этот кошмар преследовал Франсуазу долгие годы. Но намного ли лучше этих людей оказалась она сама? Спрятав мальчика в подвале театра, она некоторое время заботилась о нем, насколько позволяли более, чем скромные возможности тринадцатилетней воспитанницы балетной школы: оставляла в «потайном» месте под сценой – спускаться далеко в подвал она боялась – бутерброды и добытые в театральном буфете пирожные, таскала для него старые, уже не использующиеся в постановках вещи из гардеробной. Получив его первую записку («Так грустно и темно»), девочка начала собирать, где только можно было, свечные огарки, старые журналы, газеты и пропыленные либретто давно сошедших со сцены постановок и складывать их вместе с одеждой и продуктами.
Они никогда не разговаривали, общаясь исключительно с помощью записок, но Франсуаза чувствовала, что он следит за ее жизнью, знает о ее горестях и радостях. Их странная «дружба» продолжалась около шести лет. За это время юная балерина всего несколько раз видела своего «протеже» издалека, но получила завидную возможность оценить неожиданные преимущества дружбы с человеком, о существовании которого никто не догадывается.
К семнадцати годам Франсуаза Рено превратилась в красивую, притягивающую взгляды мужчин девушку. Кроме того, она была, несомненно, талантлива: балетмейстер театра включил Франсуазу во второй состав солистов – единственную среди выпускниц балетной школы ее курса. И, конечно же, она не могла надеяться избежать недвусмысленного внимания завсегдатаев закулисного мира.

* * *
Настойчивость, с какой ее принялся обхаживать «жирный фавн» – так его и звали между собой хористки и танцовщицы оперы – граф де Круаси, заставила Франсуазу ходить по театру с оглядкой и выбирать запутанные маршруты от сцены до артистической уборной. Известный своими особенными вкусами в любовных играх, де Круаси буквально терроризировал женскую половину труппы. Несмотря на то, что после практически неизбежного визита к графу та или иная артистка неделю не могла показаться на публике и, соответственно, была вынуждена пропустить не меньше двух спектаклей, администрация смотрела на «вольную охоту» садиста за кулисами театра сквозь пальцы. Вступать в конфликт с имеющим немалое влияние при дворе графом де Круаси во имя соблюдения нравственности или интересов безопасности девушек руководство оперы не торопилось.
– Вот ты где, моя хитрая малютка! – короткие толстые пальцы графа железными тисками вцепились в руку Франсуазы. – Что это ты вздумала от меня бегать, глупышка?
Девушка вскрикнула, но в следующую секунду де Круаси прижал ее всей тяжестью тела к стене и заткнул рот грубым поцелуем, одновременно он пытался удерживать тонкие запястья Франсуазы левой рукой, а правой стиснул ее левую грудь. Все это граф проделывал, стараясь причинить жертве своих «ухаживаний» максимум боли.
Как назло, маленький коридор между задней частью сцены и секцией подсобных помещений, через который пыталась незаметно проскочить балерина, был пуст. К своему несчастью, развратный аристократ интересовался исключительно внешними данными девушек, его ничуть не интересовали нрав и характер очередной избранницы: притом, что упорство, решительность и независимость поступков мадемуазель Рено уже создали ей определенную репутацию как в театре, так и среди поклонников, граф не имел о свойствах ее натуры ни малейшего понятия.
Франсуаза почти сразу прекратила сопротивление, почувствовав ее податливость, де Круаси ослабил хватку и чуть отодвинулся, чтобы дать простор рукам. На какой-то миг он выпустил запястья девушки, юная бестия резко скользнула вниз и в сторону так, что тучный граф ткнулся животом и руками в стену. От неожиданности он замешкался. Успев заметить лишь, как нахальная девица скрывается за поворотом, аристократ разразился потоком грязных ругательств и бросился с доступной для его комплекции скоростью преследовать беглянку. В полумраке плохо освещенных, заставленных реквизитом подсобных помещений обнаружить, как сквозь землю провалившуюся балерину, оказалось нелегкой задачей. Де Круаси был в бешенстве, он как разъяренный зверь метался среди декораций и ящиков с бутафорией, набивая синяки и цепляясь полами фрака за какие-то доски и торчащие из них гвозди. Возбуждение и ярость кровавой пеленой застилали ему глаза, граф не заметил, как наступил в центр валяющейся на полу свернутой кольцом веревки.
Когда час спустя рабочие обнаружили подвешенного за ноги к потолочной перекладине второго складского помещения грузного мужчину, тот был без сознания и еле дышал. Что делал в столь неподходящем месте самоуверенный аристократ и как его угораздило попасть в неизвестно откуда и для чего взявшуюся петлю – мало ли что валяется среди реквизита, – так и осталось невыясненным. Даже если бы у графа возникло желание поведать кому-либо о собственном далеком от благородства поведении, возможности сделать это у него уже не было: длительный прилив крови к голове послужил причиной апоплексического удара, в результате чего паралич приковал де Круаси к постели до конца его дней, одновременно лишив и дара речи.

* * *

Мадам Жири вспомнила полученный ею от нежданного защитника комментарий: «Смешно получилось лучше чем за шею он так дергался и орал».
Получилось действительно лучше: все сошло за несчастный случай. Жалости к де Круаси она не испытала, да и все вздохнули с нескрываемым облегчением, когда стало понятно, что граф больше не появится за кулисами театра. Но случай с ним вызвал у Франсуазы не только благодарность, но и смутное беспокойство.
Однако пока другие завсегдатаи Оперы не распускали руки, можно было не волноваться. К тому же юная мадемуазель Рено сумела создать себе репутацию девушки, готовой мило улыбаться поклонникам лишь до тех пор, пока они не переходят определенных границ. Желающих взять эту неприступную крепость было немало, но никто из них не позволял вести себя столь отвратительно и грубо, как жертва таинственной затяжной петли.
Все изменилось с появлением в жизни Франсуазы сумасшедшего – как все обитатели чердаков на улице Бланш и других улочках Монмартра – поэта по имени Клод.
К тому времени девятнадцатилетняя Франсуаза Рено еще не стала примадонной балетной труппы, но уже выступала в первом составе. Повзрослевшая балерина понимала, что ей для успешного развития карьеры все же необходимо остановить выбор на одном из влиятельных покровителей театра. Она колебалась в выборе между давно живущим в Париже итальянским князем Антонио Виколанти и молодым бароном Александром де Невалье. Итальянец был богат, обходителен и одновременно темпераментен, а также в свои сорок пять лет все еще весьма привлекателен внешне. Он давно не интересовался собственной женой, его южная любвеобильная натура требовала новых впечатлений и увлечений. При этом ни одна из его бывших любовниц не имела оснований пожаловаться на Антонио: расставаясь, князь всегда осыпал своих женщин дорогими подарками и при случае никогда не отказывал в помощи и покровительстве. В свою очередь, барон де Невалье был моложе Виколанти почти на двадцать лет, также богат и не женат. Ему было далеко до черноглазого итальянского красавца – среднего роста, худощавый блондин с плохо запоминающимся невыразительным лицом, – тем не менее, он был хорошо образован, остроумен и более устойчив в своих привязанностях.
Подобное урагану вторжение Клода Жири в сердце и судьбу Франсуазы совершенно заслонило обоих аристократов, ибо там, где рождается любовь, расчет и простая симпатия пристыжено отходят на задний план.

 Отправлено: 11.12.08 07:32. Заголовок: Глава III Эдмон Ле..

Глава III

Эдмон Лефевр сидел в своем директорском кабинете, взявшись обеими руками за голову и опершись локтями о стол, и с видом полнейшего непонимания невидящим взглядом сверлил лежащее перед ним послание. Табачный дым витал над его головой, медленно уплывая в сторону камина, пепельница была полна поломанных или на половину докуренных и не затушенных сигар. Короткие зимние дни не радовали обилием света, уже в полдень – когда директор обычно являлся в Оперу – приходилось зажигать газовое освещение, иначе углы представительного как по размерам, так и по обстановке помещения тонули в полумраке. Но стоило Лефевру дочитать неизвестно каким образом попавшее на стол запертого на ключ кабинета письмо, как светильники единомоментно погасли. Все это можно было бы счесть за шутку – понять бы еще, кто способен на столь своеобразное проявление юмора, – если бы не возобновившиеся в театре с новой силой разговоры о Духе Оперы.
Теперь его видел уже не один Жозеф Буке, с Призраком «повезло» встретиться целому ряду лиц из числа обслуживающего персонала – осветителям, пожарным, закрывателям дверей, истопникам. Привидение появлялось ниоткуда, иногда важно кивало остолбеневшему человеку, или просто шло своей дорогой, как будто не замечая встречного, и бесследно исчезало за каким-нибудь поворотом, а то и просто проходило сквозь стену. Надо сказать, что, судя по свежим отзывам, это было весьма импозантное привидение: высокая фигура в длинном черном плаще и фрачной паре, двигающаяся плавно, с достоинством, но достаточно быстро. В описании головы очевидцы расходились: одни утверждали, что у Призрака черные волосы, одна половина лица неправдоподобно белая, а вторая как будто человеческая, другие были убеждены, что ясно видели слабо светящийся в темноте крупный череп с выступающими зубами и пустыми глазницами. Впрочем, никто этому особенно не удивлялся – на то он и Призрак, чтобы выглядеть, как ему вздумается.
Назначенный на должность директора Оперы уже после переезда театра во Дворец Гарнье Лефевр до сих пор не обращал внимания на лишь краем коснувшиеся его слуха рассказы о легенде старого здания. У него хватало иных дел и забот. Теперь же ему предстояло решить, насколько все это может оказаться серьезным. Мысли – обратиться в полицию с письмом от Духа – у директора даже не возникло: не хватало еще быть поднятым на смех. Но предпринять какие-то шаги следовало немедленно. Более всего Лефевра поразило не само требование денег, а форма, в которой оно было изложено:
«Дорогой господин Лефевр! Учитывая трудности, с которыми Вам, как человеку далекому от оперного искусства, пришлось столкнуться на занимаемом ныне ответственном посту, смею предложить Вам услуги консультанта по вопросам репертуара, подбора исполнительского состава, декоративного оформления спектаклей и проч. за скромное жалование в размере двадцати тысяч франков ежемесячно. Кроме того, наше сотрудничество ex pacto…» Письмо Призрака Оперы содержало намеки и, можно сказать, изящно завуалированные угрозы, но в целом оно выглядело почти как прошение о приеме на службу! Именно от этого и становилось не по себе: текст был составлен не просто умным, а очень умным шантажистом. И еще одна деталь буквально убивала директора Оперы: с первого взгляда на почерк можно было решить, что письмо написано ребенком. Поэтому, даже если не принимать во внимание его полумистически бредовое содержание, полиция никогда бы не отнеслась к требованиями Призрака иначе как к детскому розыгрышу.
Меньше всего Лефевру хотелось столкнуться с такой проблемой. Как человек с мягким характером, он всегда пытался уладить любые конфликтные ситуации миром. Да, он умел уговаривать людей и обладал врожденным обаянием, эти качества были его бесспорным преимуществом, но уговаривать призраков…
Тем не менее, необходимо было с чего-то начинать, лучше всего, со сбора полезной информации. Опрашивать рабочих сцены и низших служащих директору не хотелось, он по опыту знал, что от большинства из этих людей толку ему не добиться – справляются со своими обязанностями и то счастье. К тому же, пойдут разговоры, а пытаться заставить их держать языки за зубами – дело безнадежное. Показаться же в глазах шутника испуганным и суетливым, значит, заранее признать свое поражение.
Лефевр погрузился в мучительные раздумья: с кем обсудить сложившуюся ситуацию? Оба его помощника и секретарь так же, как и он сам были людьми относительно новыми. Хотелось бы побеседовать с человеком здравомыслящим и в то же время давно работающим в театре. Маэстро Райер, уже пять лет руководивший художественной деятельностью труппы, был, пожалуй, натурой слишком впечатлительной, человеком, погруженным в искусство. Неизвестно, как он вообще отреагирует на сообщение о том, что некто фактически претендует на его законное место: Призрак Оперы разве что за дирижерскую палочку взяться не обещал. Лефевр горестно вздохнул и покрутил головой, отгоняя услужливо подсунутую воображением картину: приведение за дирижерским пультом. Так и с ума сойти недолго. Нет, нужно с кем-то срочно поговорить, посоветоваться. Здравая идея возникла как озарение, директор выпрямился в кресле и нажал кнопу звонка, вызывая секретаря:
– Месье Дешан, пригласите ко мне мадам Жири. Лично, пожалуйста. Передайте, что мне совершенно необходимо с ней переговорить. Да, и пришлите кого-нибудь починить светильники.
– Хорошо, господин директор, я немедленно схожу за мадам. А что случилось с освещением? – удивленно спросил секретарь.
– Я не знаю, они не работают, – пожал плечами Лефевр.
Взглянув на расстроенное лицо директора, Дешан поспешил удалиться и быстро выполнить его распоряжения не из подхалимства или служебного рвения: за недолгий срок руководства Оперой Эдмон Лефевр сумел снискать уважение и даже любовь большей части персонала.

* * *

Мадам Жири появилась в кабинете директора, как и передала через секретаря, только через час – по окончании репетиции с первым составом. Это было и к лучшему, рабочие, присланные для починки газовых светильников, провозились не менее получаса, после чего объявили, что ремонтировать тут совершенно нечего, поскольку освещение совершенно исправно.
– Добрый день, мадам, – приветствовал руководительницу балетной труппы директор.
– Добрый день, господин Лефевр. Вы хотели меня видеть? – с холодной любезностью поинтересовалась мадам Жири.
– Да, да. Прошу вас проходите, присаживайтесь.
Лефевр встал и вышел из-за стола навстречу изящной, держащейся с исключительным достоинством и независимостью женщине немногим моложе сорока лет, лицо и фигура которой все еще сохраняли привлекательность. Роскошные, заплетенные в толстую косу русые волосы короной лежали на голове мадам, придавая ей сходство с портретом венценосной особы. Впечатление усиливалось благодаря спокойному и властному выражению лица и еле заметной саркастической улыбке, затаившейся где-то в немного опущенных уголках красиво очерченных губ. Бывшая любовница барона де Невалье, безусловно, обладала не только истинным шармом, но и сильным характером. Она уже давно не нуждалась в чьем-либо покровительстве, напротив, ее слово немало значило во многих вопросах, касающихся повседневной жизни театра.
Директор коснулся губами протянутой мадам руки, вежливо отодвинул для нее кресло и вернулся на свое место.
– Итак? – мадам вопросительно посмотрела прямо в глаза собеседнику.
– Прошу прощения, что вынужден был оторвать вас от занятий, мадам Жири, но мне совершенно необходим ваш совет, – с вымученной улыбкой выдавил Эдмон, эта удивительная женщина производила на него странный эффект: нечто среднее между благоговением и какой-то чисто мужской злостью (раньше он даже не знал за собой способности испытывать подобные чувства).
– Чем я могу быть вам полезна, господин директор?
– Видите ли, мадам, это очень трудный разговор… трудный для меня и, надеюсь, сугубо конфиденциальный…
Франсуаза ответила легким наклоном головы.
– Вы давно работаете в театре и, несомненно, гораздо лучше меня осведомлены обо всем, что здесь происходит, – Лефевр на мгновение умолк и, вдохнув воздух, продолжил, – не сочтите меня помешанным, я бы хотел знать, что вы думаете о Духе Оперы. Существует ли приведение? Кто это или что это? Поверьте, это очень важно.
Мадам Жири некоторое время молчала, внимательно вглядываясь в лицо собеседника, как будто решала, следует ли быть с ним откровенным. Левефр напряженно ждал ее ответа.
– Да, он существует, – наконец, сказала она. – Я не знаю, кто это или что это. Но Дух существует. Он появился в театре еще во времена моей юности. Надеюсь, вы понимаете, что я – не слабонервная хористка.
– О, разумеется!
– А почему вы спрашиваете меня о нем, господин Лефевр?
– Вот, прочтите, – директор протянул Франсуазе письмо Призрака Оперы.
Мадам Жири взяла из рук Эдмона письмо и углубилась в чтение. Закончив, она подняла глаза на директора:
– Вы хотите знать мое мнение?
– Да. Что бы вы порекомендовали мне сделать?
– Господин Лефевр, за последние пятнадцать лет существования театра в старом здании произошло несколько загадочных несчастных случаев. Жертвой одного из них стал мой покойный ныне муж… ничего трагического в тот раз, можно сказать, не случилось: он сломал ногу. Но были и другие происшествия, с гораздо более печальным исходом. Если хотите, я могу рассказать подробнее.
Франсуаза неподражаемым царственным жестом вернула бумагу Лефевру.
– Так вы советуете мне заплатить ему?
– Я советую вам принять его услуги.


* * *

Дени натянул высокие, доходящие почти до самого паха, болотные сапоги, которые Эрик уговорил его надевать, пересекая немного обмелевшее за счет увеличенного инженером сброса воды озеро, и медленно, чтобы не замочить одежду, побрел к входу во владения покровителя. Решетка была поднята, значит, Эрик ждал его.
Погруженный в какие-то сложные расчеты, Лебер сосредоточенно склонился над письменным столом, тем не менее, когда бесшумно подошедший Дени остановился в двух метрах у него за спиной, Эрик заговорил первым:
– Здравствуй, Дени.
От неожиданности гость вздрогнул, но тут же ответил:
– Здравствуй, Эрик. Можно посмотреть, что ты делаешь?
– Смотри, пожалуйста. Если это будет тебе интересно. Я скоро освобожусь, – головы Эрик не поднимал, казалось, он торопился закончить важное дело.
Дени подошел к столу и встал с левой стороны, чтобы случайно не толкнуть Эрика под руку. Лежащая ближе к противоположному от работающего краю столешницы аккуратно сложенная стопка исписанных красивым, довольно крупным и витиеватым почерком листов содержала не менее трех сотен страниц. Все остальное пространство было занято грудой хаотично разбросанных бумаг, испещренных сведенными в многоэтажные формулы цифрами, которые перемежались совершенно непонятными любопытствующему буквенными обозначениями, рисунками и схематичными чертежами. На одном из листов Лебер продолжал лихорадочно строчить свою загадочную тайнопись.
Дени наклонился пониже и попробовал прочесть верхнюю страницу аккуратной рукописи. Но, хотя она и была написана по-французски, первые же строчки совершенно обескураживали – Дени не понимал смысла слов, по которым пробегали его глаза: «…нельзя не согласиться, что речь идет о межфеноменальной зависимости, так как эксперимент дает понимание относительной зависимости элементов некоторого феномена либо понимание их автономности. Таким образом, единственным типом устойчивости следует считать не субстанцию, но отношение элементов. Если же экстраполировать сказанное на природу распространения…» Дух Оперы перевел взгляд на Эрика, который в этот самый момент с выражением ликующего торжества на лице лихо обводил кружком заковыристую формулу, ставшую результатом его умопомрачительных расчетов. Лебер отложил перо и с видом полного удовлетворения откинулся на спинку кресла.
– А что это, Эрик? – едва не с суеверным трепетом в голосе, кивнув на стол, спросил Дени.
– Полагаю, это – открытие. Небольшое, но очень важное.
Очевидно, успех работы привел Эрика в прекрасное расположение духа: такой счастливой улыбки на его лице Дени еще не видел. Но обсуждать суть диссертации, которую он собирался представить к защите на соискание докторской степени по волновой физике, с бывшим воспитанникам приюта Сен-Мишель Эрик намерен не был.
– Дени, у меня прекрасные новости. Ты можешь взять свое жалование. Вон там, возле бюста Россини, – он взглядом указал на маленький круглый столик, на котором рядом с бюстом итальянского композитора лежали папки с нотами, четыре пачки банкнот и солидная кучка монет разного достоинства.
– Лефевр заплатил нам жалование?! – глубоко посаженные глаза Дени сверкнули почти детским восторгом.
– Конечно, он очень покладистый и умный человек. Пересчитай их, тебе нужно учиться обращаться с деньгами.
Без дальнейших уговоров Дени направился к столику, взял чуть подрагивающими от волнения руками одну из пачек и стал разглядывать купюры достоинством по сто франков. Вид у него при этом был совершенно ошеломленный. Он просто не мог поверить такому чуду: в его руках оказалось целое состояние. Дени случалось находить в коридорах Оперы оброненные монеты и иногда даже бумажные банкноты, но такого количества денег одновременно он никогда не видел. Он ощупывал их со всех сторон, рассматривал, вертел, принюхивался и едва лишь не пробовал на зуб.
– Считай, считай, – вырвал его из состояния сладкого забытья голос Эрика. – Я пойду пока переоденусь. Не буду тебе мешать.
Когда Лебер вернулся при полном параде – во фраке и парике, но почему-то без плаща и маски, Дени все еще пересчитывал жалование, раскладывая банкноты мелкими пачками – по десять штук в каждой, а монеты – столбцами. Он несколько раз сбивался со счета, но, в конце концов, справился с задачей.
– Здесь двадцать тысяч франков! – потрясенно глядя на Эрика, сказал Дени.
– Я знаю.
– Ты сказал, тут лежит мое жалование. Но это все деньги! Почему ты не взял свою половину?
– Это твое жалование, Дени, – мягко улыбнулся Эрик. – Не будем спорить, – заметив попытку Дени заговорить, архитектор жестом остановил его. – Ты должен почувствовать себя независимым человеком, а для этого тебе предстоит научиться пользоваться и распоряжаться тем, что у тебя есть. Здесь, – Эрик окинул взглядом свои подвальные апартаменты, но подразумевал он, разумеется, подземелье в целом, – деньги тебе не пригодятся, от них нет никакого проку, разве что крыс кормить. С деньгами надо идти к людям и покупать то, в чем ты нуждаешься или чего ты хочешь. Теперь твоя очередь переодеваться, я получил твой новый костюм. Он в моей спальне. И еще я приготовил для тебя другую маску.

* * *

Эрику понадобилось еще не меньше часа, чтобы убедить своего упрямого подопечного решиться на первый «выход в свет». Осознав, что от него требуется – выйти к людям и вести себя как человек, а не как потустороннее пугало, – Дени едва не впал в истерику. Тем не менее, правота Эрика была неоспорима и, волей-неволей, обитателю подвалов с двадцатилетним стажем пришлось согласиться. Для первого опыта Эрик выбрал театральный буфет, куда и повел Дени не в антракте, а во время представления.

 Отправлено: 11.12.08 07:39. Заголовок: Глава IV – Хорошо, ..

Глава IV

– Хорошо, что ты пришел, Дени. Я уже собрался тебя разыскивать.
«Кабинет» Эрика выглядел непривычно прибранным: на столах было пусто, если не считать чернильницы, подставки для перьевых ручек, многочисленных подсвечников и нескольких бюстов и статуэток. Ни нотных листов, ни рисунков, ни расчетов, ни рукописей, ни обычно разбросанных по всем плоским поверхностям принадлежностей для рисования, ни масок, ни скомканных бумаг и прочих признаков бурной творческой деятельности хозяина. Только макет театральной сцены остался на «постановочном» столике, но, лишенный миниатюрных декораций и маленьких кукольных фигурок, изображавших персонажи опер, он выглядел печально и сиротливо. Закрытый плотным темно-серым чехлом орган показался Дени чем-то вроде надгробия, а составленные вдоль стен мольберты и пюпитры – собравшимися на поминки родственниками покойного.
Сам Эрик был одет в повседневный двубортный уличный сюртук темно-синего цвета и черные брюки, через спинку кресла было переброшено длинное черное пальто, на сидении Дени заметил цилиндр. По-видимому, Эрик собирался уйти наверх и, судя по всему, надолго. Порой он отсутствовал три-четыре дня, но прежде перед уходом никогда не утруждал себя наведением столь тщательного порядка.
Сердце Дени болезненно дрогнуло. Несмотря на то, что благодаря почти героическим усилиям и моральной поддержке Эрика, он, наконец-то, преодолел ужас перед обычными бытовыми контактами с посторонними людьми и освоился с «походами» в расположенные на ближайших улицах магазины (правда, до сих пор он покидал здание Оперы только в сумерках), Дени боялся даже представить, что когда-нибудь Эрик оставит его. Человек устроен так, что быстро привыкает к хорошему. В жизни Дени «лучшим» стали не еда, одежда, деньги или вещи, которыми он начал обставлять свое мрачноватое логово, а Эрик – покровитель, друг, почти брат, третий (по времени знакомства, но не по значению) человек, проявивший по отношению к нему человеческий интерес и милосердие. Справедливости ради, надо сказать: именно отношение, а не неожиданное материальное благополучие, которое обеспечил ему Лебер, стояло для Дени на первом месте.
– Ты… уходишь совсем? – с трудом вытолкнул он застрявшие в горле слова.
На его лице ясно читались испуг и мучительная тоска, такое выражение можно увидеть у ребенка, которого мать вдруг решает отправить на жительство к дальним родственникам.
– Нет, конечно, нет. Я должен срочно уехать на некоторое время, но я вернусь, – Эрик серьезно без тени насмешки посмотрел прямо в глаза Дени. – Вот возьми, эти письма будешь как обычно передавать через Франсуазу раз в неделю. Надеюсь, советов здесь хватит на полгода вперед. Но я не буду отсутствовать так долго.
Последнюю фразу Лебер добавил, заметив проблеск паники в глазах собеседника. Он достал из кармана и протянул Дени четыре конверта, тот взял их, не отводя взгляда от лица покровителя.
– Теперь ты знаешь, как забирать деньги и как их использовать. Только не будь мотом, Дени, – Эрик позволил улыбке тронуть уголки его губ.
– Хорошо. Я сделаю, как ты скажешь. Когда ты вернешься?
– Через месяц, обещаю. Не забывай поддерживать репутацию Призрака Оперы. Только помни: не нужно никого пугать слишком сильно. Да, хочу тебя предупредить, пока ты занимался обустройством своего дома, кое-что изменилось. Нельзя больше пользоваться коридором с зеркальной дверью: несколько дней назад в комнате поселили девочку, она учится в консерватории.

* * *

Дни тянулись невыносимо медленно, словно минуты сговорились стоять до последнего и не сменять друг друга так долго, как только это возможно. Почти ничем не заполненные пятнадцать лет, прошедших с момента ухода Франсуазы из Оперы – ее фигура странно изменилась, она начала полнеть и не могла больше танцевать, – казалось, промелькнули быстрее. Она вернулась лишь три или четыре года спустя. Иногда Дени вовсе терял счет времени.
Но теперь у него были прекрасные большие часы в бронзовом корпусе с фигурой девушки, облаченной в свободное, падающее складками одеяние. Эрик сказал, что это называется «хитон». Часы стояли на столе – (у него появился даже стол!) – и лениво, как бы нехотя отсчитывали минуты ожидания.
Возвращения Франсуазы он не ждал, да и подумать не мог, что она когда-либо вновь появится в театре. После той злополучной ступеньки на ведущей к ее гримерной лестнице – часть лестниц в старой опере была деревянной, – что подломилась под ногами этого лохматого длинного типа с блуждающими глазами, и его записки, между ними уже не могло сохраниться прежней дружбы. Да, он подпилил ту ступеньку. Было невыносимо видеть их вместе, все ее внимание было поглощено этим человеком. Прежде такого никогда не случалось! Окружавшие Франсуазу толпы поклонников со всеми их цветами и подарками были совершенно не нужны ей. Он это чувствовал. Но когда этот странно одетый мужчина – такие как он обычно заполняли галерку и по сравнению с другими посетителями Оперы носили какие-то нелепые пестрые наряды – говорил и говорил, неотрывно глядя в глаза Франсуазе, ее лицо совершенно менялось. Во взгляде исчезали обычные лукавство и насмешливость и появлялось что-то другое, совершенно ей не свойственное. От этого горло Дени перехватывало жгучей волной обиды и злости или чего-то на них очень похожего (он не знал точного слова), кровь начинала стучать в висках, а руки становились мокрыми… Он больше был не нужен Франсуазе, она не хотела, чтобы он защищал ее от говорливого поклонника.
Когда он увидел ее снова, это была уже совсем другая… женщина. На репетиции она часто приводила с собой маленькую светловолосую девочку, похожую на ангелочков, изображениями которых расписывали некоторые декорации. Где она жила первые полгода после возвращения, он не знал, но даже потом, когда Франсуаза снова поселилась в комнатах для артистов, Дени старался ничем не проявить своего интереса. И это было правильно. Клод Жири – он все же узнал имя того человека – больше никогда не появлялся ни рядом с ней, ни вообще в театре. Зато в ее гримерную стал часто заглядывать другой мужчина, Дени видел его много раз в Опере и раньше. Они уходили куда-то вместе, а за маленькой Мэг приглядывала одна из костюмерш. Но все это уже не трогало Дени: ТОЙ Франсуазы больше не было.
Может быть, еще и поэтому жестокий мир за пределами Оперы так пугал его: он менял людей, менял до неузнаваемости. Или он так действовал на тех, кто пришел в него из Оперы? Эта мысль поддерживала Дени: мир не должен изменить Эрика, ведь Эрик – особенный. Его покровитель живет в двух мирах и даже его научил немного проникать в тот – другой. Эрик закончит свои важные дела – неважное дело не может называться так внушительно и благородно: «защита диссертации» – и вернется, вернется таким же великодушным и не способным на предательство.

* * *


Эрик поставил чемодан, снял легкий плащ и прошел в комнату, условно служившую кабинетом – в основном он хранил здесь бумаги, работал же больше в подземелье. Но сейчас ему не слишком хотелось туда возвращаться. По большому счету, не хотелось совсем. Десять месяцев подвального существования – достаточно большой срок, чтобы оценить все прелести и недостатки сумасбродной, почти ребяческой выходки. Конечно, они не прошли даром: отказавшись от некоторых проектов, он смог завершить свой труд по волновой физике, его теоретическую часть, написать которую раньше просто не хватало времени.
Его идеи были приняты не без возражений, пришлось доказывать правоту выводов расчетами и практической демонстрацией опытов. Но от этого он только получил удовольствие, как и от конечного результата. Добрый день, профессор Лебер. Курс лекций в Высшей политехнической школе обеспечен, они готовы предоставить ему должность и оборудование хоть завтра. Это вечное соперничество с Коллеж де Франс! Эрик усмехнулся.
Тем бредовее казалось его пребывание в подземелье Гранд Опера: Призрак Оперы, читающий физику студентам инженерных специальностей. Невероятный абсурд! Но он обещал Дени вернуться. В запасе у него оставалось еще три дня: поездка в Швейцарию, которую он предпринял сразу после защиты, заняла даже меньше времени, чем он рассчитывал. Теперь он знал, что может избавиться от своего несчастия, но на это понадобятся месяцы – что-то около года. В голове Эрика возникло сразу несколько планов, которые следовало претворить в жизнь. Во-первых, ему нужен был собственный дом, который он, разумеется, собирался спроектировать и построить сам. Во-вторых, пора было возвращаться к серьезной работе: и строительство дома, и оплата многочисленных операций потребуют значительных средств. К счастью, полгода – не тот срок, за который заказчики и строительные компании могли бы забыть имя Луи Лебера. Перед отъездом он подал заявки на участие в трех государственных конкурсах и договорился о встречах с двумя частными заказчиками. А, в-третьих…
Самой трудноразрешимой проблемой оставался Дени. То, что Лебер прочел при расставании в глазах искалеченного жизнью изгоя, едва не напугало его – любовь. Детская любовь ребенка к родителю, так он сам смотрел когда-то на своего отца. А что такое утрата самого близкого и понимающего тебя человека Эрик помнил достаточно хорошо. По странному стечению обстоятельств, в Опере он обнаружил еще одно остро нуждающееся в поддержке, недавно понесшее тяжелую потерю создание.

* * *

Прежде чем открыть зеркальную дверь Призрак Оперы как обычно прислушался – нет ли кого в небольшой комнате, в которую он должен был попасть из потайного коридора. Комната была крайней в длинном ряду помещений, предназначенных для проживания учащихся балетной школы и консерватории и самой маленькой, так как она фактически находилась под лестницей. Собственно говоря, по первоначальному проекту никакой комнаты тут и не должно было быть. Ее достроили как бы «на всякий случай»: а вдруг пригодится. В отличие от других помещений, где детей и подростков селили по пять-восемь человек вместе, сюда можно было бы втиснуть не больше двух кроватей и то, если отказаться от стола и шкафчика. Комнатушка долго пустовала.
Но на этот раз Эрик четко расслышал странные звуки, которые смог распознать лишь пару минут спустя. Кто-то безысходно и горько плакал за дверью, перемежая приступы судорожных рыданий невнятным шепотом. Архитектор, как человек предусмотрительный, устроил у выходов в верхние помещения своеобразные «приспособления для слежения»: здесь, сдвинув определенный кирпич изнутри коридора, можно было осмотреться и понять, что происходит в комнатушке под лестницей. Стоило выяснить, зашла ли девочка, – судя по голосу, это была девочка, – в пустующую комнату просто «поплакать» вдали от посторонних глаз, или кого-то в ней все-таки поселили. Эрик вынул «заглушку» и заглянул внутрь. На заправленной кровати, которой раньше тут не было, в окружении разбросанных вещей – на полу стоял открытый саквояж – сидела худенькая девочка. Заплаканное чудо было не таким уж и маленьким – лет четырнадцати-пятнадцати. В руках она что-то держала, что именно Эрик не мог разобрать из-за слабого освещения и неудобного ракурса. Длинные каштановые кудри покрывали вздрагивающие плечики и спину, на девочке было простое шерстяное платьице в черно-белую клетку и темный жакет.
– Папа, папочка, если бы ты знал, как мне без тебя плохо…
Наконец-то, Эрик расслышал ее слова. Сказано это было так, что сомневаться не приходилось: человек, к которому обращалась девочка, не просто уехал на несколько дней или месяцев, скорее всего, он навсегда покинул мир и этого несчастного одинокого ребенка.
Лебер задвинул кирпич на место – подсматривать за чужим горем, с его точки зрения, было не очень-то красиво – и повернул обратно.
Путь, ведущий из подвалов через комнатку под лестницей, был очень удобен, и терять его было жалко. Поэтому Эрик решил разузнать через Франсуазу, бывшую в курсе всей театральной жизни, что это за ребенок, и надолго ли ее сюда поселили.
С тех пор как Дени освоился в качестве «завсегдатая» ближайших магазинов и лавок, отвлечь его от захватывающего процесса преображения собственного жилища стало делом нелегким. Немного потренировавшись, Эрик приспособился имитировать почерк своего подопечного, чтобы в случае необходимости самому писать записки мадам Жири. Таким образом, от Франсуазы он узнал, что недавно осиротевшая дочь шведского скрипача Кристина Дае учится пению в консерватории. Пару лет назад Эрику довелось присутствовать на концерте Густава Дае, и он искренне сожалел о кончине талантливого исполнителя, как видно, не оставившего дочери никакого наследства, кроме врожденной музыкальности. Звезда шведского эмигранта и скрипача-самоучки взошла слишком поздно: не успел он заявить о себе музыкальному миру Парижа, как жестокая чахотка свела его в могилу.
У озаботившегося проблемами исполнительского состава Оперы Эрика в последнее время возник особый интерес к ученицам консерватории: чудовищные капризы итальянской примадонны Карлотты Гуардичелли просто сводили с ума милейшего Лефевра, а ее перенасыщенная излишним украшательством манера исполнения откровенно бесила новоявленного консультанта. Но подобрать достойную замену даже среди первого состава солисток было достаточно затруднительно – при отвратительном характере и устаревшем вокализме дива обладала действительно изумительно сильным и красивым сопрано. Оставалась надежда обнаружить будущую примадонну среди юных дарований.

* * *

Припомнив, сколько обязанностей и ответственности он умудрился взвалить на себя, «отказавшись» от мира, Эрик поразился сам себе. И что он за человек? Что бы там ни было, а мрачного мизантропа из него не выйдет. Для этого он слишком любит жизнь во всех ее проявлениях и, как ни странно, людей. Да, подвалы Оперы больше не привлекали его, но его волновали и беспокоили люди, оставшиеся в стенах, очертивших границу странного, почти ирреального мирка, пронизанного страстями, восторгами и такой подлинной человеческой болью. Лебер с ясностью осознал, что не высидит этих трех дней в квартире на улице Скриба и спустится во владения Призраков, как только разберется с парой неотложных дел. Встречи с заказчиками были назначены на завтра, после чего Эрик намеревался начать подыскивать земельный участок под строительство дома. На вечер же он заказал себе билет в Оперу. Свободной оказалась ложа № 5: предыдущий абонемент закончился, и ее не успели забронировать вновь.

 Отправлено: 11.12.08 07:49. Заголовок: Глава V – Я бы сказ..

Глава V

– Я бы сказал, немного мрачновато. Но если тебе так нравится… черное с золотом – неплохое сочетание. Строго и благородно. Только зачем здесь гроб, Дени?
Лебер с любопытством осматривал преображенное жилище Духа Оперы, за время его отсутствия оно неузнаваемо изменилось. Стоило Дени успокоиться – возвращение Эрика привело его в состояние почти эйфорического восторга – как он тут же потащил покровителя показывать ему свое логово. Глядя на Дени и его новый затянутый по стенам черным шелком «дом», Эрик начинал чувствовать, что с ним самим происходит что-то странное.
Выражение счастья на лице, напоминающем персонажи с картин Иеронима Босха, эта гипертрофированная детская радость... В какой-то момент Эрик испугался, что Дени бросится целовать ему руки. Принимать неуемную благодарность всего лишь за то, что не обманул ожидания несчастного одинокого человека, было как-то неправильно.
Лебер начал понимать (не разумом, а внутренним ощущением), с каким чувством на него самого должны смотреть нормальные люди: кто-то почти не скрывает ужас, а кто-то изо всех сил старается не показать неизбежно возникающего отвращения и испытывает мучительный приступ вины. Как он – перед Дени. За первоначальную реакцию или за то, что природа или судьба оказались несправедливы к другому. Удивительно, но именно что-то подобное чувствуют совестливые и добросердечные люди.
И, если быть объективным, они не виноваты в том, что их устоявшееся восприятие прекрасного и безобразного вызывает реакцию прежде, нежели разум и воспитание успевают эту реакцию откорректировать. Но если для него все может измениться, то для Дени… Здесь нужен не хирург со скальпелем, а сказочная фея с волшебной палочкой – исправлять не столько лицо, сколько душу.
Все эти позолоченные вазы, формой напоминающие траурные урны, водруженный на покрытый золотой парчой большой стол с мощными резными ножками в виде когтистых лап (видимо, драконьих) гроб и развешанные по всем углам веревки с петлями наводили на печальные мысли. Из каких источников черпал Дени свои представления о потустороннем мире, смерти и всем, что с ними связано, Лебер точно не знал, но становилось ясно – призрачное существование давно стало его сутью. Это не игра в Призрака, которую в силу сложившихся обстоятельств и артистичности натуры ведет Эрик, создавая свой собственный театр, творя комически-мистическую пьесу с обманщиком и переодеваниями. Однажды так или иначе его игра закончится, как заканчиваются все представления и театральные постановки. Жизнь Дени – жизнь Привидения, а не человека, если возможно такое себе представить.
– Гроб – это самое главное! – с гордостью заявил Дени. – Я в нем сплю как настоящий Призрак.
– Не уверен, что призраки спят в гробах, – с ноткой сомнения сказал Эрик. – Может быть, кровать была бы все же удобнее?
– Мне удобно. Вот посмотри, какой он мягкий внутри. У меня даже подушка есть.
Внутренняя обивка гроба – снаружи он был черным – оказалось алой. В гробу, надо сказать, достаточно просторном действительно обнаружились подушка и тонкое шелковое одеяло того же цвета свежей артериальной крови.
– Гм… у тебя яркое воображение, Дени. Оригинальный получился интерьер. Ты доволен своей работой?
Новшества в жилище Духа Оперы вызывали легкий озноб в районе позвоночника, но хозяин ждал похвалы, и Эрик не мог отказать ему в этом.
– Да, – серьезно кивнул Дени. – Настоящий дом. Я всегда хотел его иметь.


* * *

Театральный сезон закончился, но Эдмон Лефевр не успел вздохнуть с облегчением, как получил новое письмо от Призрака Оперы. В нем неугомонное приведение советовало срочно предпринять некоторые ремонтные работы в здании, поскольку такая грандиозная постройка нуждается в постоянной заботе, и кое-что перепланировать и переделать – улучшить систему отопления и т.п. Призрак даже посоветовал архитектора, к которому следует обратиться. Ощущать давление загадочного существа было не слишком приятно, однако, справедливости ради, директор готов был признать, что двадцать тысяч франков негласный руководитель театра получает не зря. Советы консультанта совсем не походили на бред сумасшедшего, напротив, за полгода призрачного вмешательства в дела Оперы Эдмон не только имел возможность убедиться в их ценности, но и привык на них полагаться.
Действительно затевать какие-либо переделки следовало сейчас, когда большая часть исполнительского состава ненадолго разъехалась – кто к родственникам, а кто на отдых. Склочная примадонна Карлотта с вечно следующим за ней по пятам тенором Вальдо Пьянджи отправились греться в родную Пизу или куда-то еще под щедрое солнце Италии. И даже мадам Жири снисходительно освободила директора от своего царственного присутствия: забрав дочь и ее подругу-сироту, руководительница балетной труппы отбыла на месяц в Бретань.
Начало лета выдалось жарким, в настежь распахнутые окна врывался шум площади, но отнюдь не прохлада. Лефевр в очередной раз вытер лицо платком и налил себе стакан воды.
В дверь кабинета постучали, вошел Дешан:
– Господин директор…
Лефевр удивленно посмотрел на секретаря: голос, да и выражение лица у того были, мягко говоря, странными.
– Господин директор, к вам архитектор Лебер.
«Слава богу, не Призрак Оперы! – подумал Эдмон. – Что это у секретаря такое лицо, словно он привидение увидел?»
– Так просите же его в кабинет, Дешан. Я как раз его жду. Что с вами?
– Нет, ничего, месье Лефевр. Сейчас я приглашу его.
Через минуту Эдмон понял, что так поразило беднягу Дешана. Достаточно известный, согласно наведенным Лефевром справкам, архитектор, бравшийся далеко не за каждую подвернувшуюся под руку работу и назначавший встречи с новыми клиентами через солидную адвокатскую контору, оказался высоким мужчиной лет тридцати-тридцати двух с наполовину обезображенным лицом. Впрочем, Лефевр несколько раз видел его – забыть или не узнать человека с такой внешностью достаточно сложно – в Опере, в дорогих ресторанах, на выставке гравюр Мериона, в салонах современной живописи. Поэтому директор сумел избежать замешательства и вежливо приветствовал гостя:
– Благодарю вас, что согласились прийти сюда, месье Лебер. Я слышал, вы очень занятой человек. Прошу вас, располагайтесь.
Лефевр жестом пригласил архитектора сесть.
– Рад с вами познакомиться, месье Лефевр. Я тоже много слышал о вас. Что-то случилось в здании?
Гость занял предложенное директором кресло. Держался он непринужденно, спокойно и уверенно, в его манерах было нечто неуловимо располагающее, так что буквально через две-три минуты общения собеседник переставал обращать внимание на изуродованное лицо. Всегда нелегко говорить с человеком, весь вид которого свидетельствует о том, насколько болезненно он реагирует на каждый взгляд. Это умение – не проявлять озабоченности своей внешностью – когда-то далось Эрику не без труда, но в отношении деловых контактов приносило ощутимые плоды.
– Видите ли, в плотине обнаружена небольшая протечка и еще хотелось бы кое-что улучшить. Сигару? – любезно предложил хозяин кабинета.
– Нет, благодарю, – отказался архитектор.
– Вот этот отчет оставил уволившийся служащий. Вы не могли бы взглянуть?
Директор подал Леберу лист писчей бумаги с чертежами и текстом. Этот «отчет уволившегося служащего» Лефевр получил от Призрака.
– Да, конечно.
Луи Лебер взял листок с записями и, казалось, углубился в изучение чертежей и пояснений к ним. На самом деле Эрик прилагал невероятные усилия к тому, чтобы не рассмеяться. Разумеется, он предполагал всю ситуацию заранее, но не думал, что ему станет так смешно читать свои собственные написанные почерком Дени каракули. Наконец, он справился с приступом веселья и поднял глаза на Лефевра.
– И вы хотите заключить со мной контракт для выполнения этих переделок?
– Я понимаю, это не очень серьезное предложение для вас. Но вы же строили Оперу вместе с Шарлем Гарнье.
– Да, строил. Все это не займет много времени, и если мы договоримся о гонораре, я, пожалуй, соглашусь. Отчет составлен достаточно грамотно, с технической точки зрения, правда, почерк у вашего бывшего служащего… как у ученика младшего гимназического класса.

* * *

Было около пяти часов утра, когда зеркало во временно пустующей комнатушке под лестницей повернулось, пропуская в помещение двух одетых словно для маскарада мужчин. Один из них держал в руке зажженный факел.
– Дени, я сейчас вернусь в коридор, а ты останешься здесь и будешь слушать.
– Что слушать?
– Вот что услышишь, потом мне и расскажешь. Это недолго.
Эрик скрылся за зеркалом, а озадаченный Дени остался стоять посреди погруженной в темноту комнаты, прислушиваясь к глубокой тишине предрассветной Оперы. Что такого он должен был тут услышать? Какой-нибудь важный разговор? Но кто же станет секретничать в такой час и в таком месте?
И вдруг его слуха коснулось далекое пение а капелла, голос приближался, наполнял комнату, он шел со всех сторон, окружая и завораживая. Да, какой голос! Уж в чем в чем, а в голосах Дух Оперы разбирался. Проведя всю жизнь в храме бельканто, Дени не без оснований полагал себя знатоком и ценителем этого вида искусства. Потрясающий лирический тенор – нежный, сильный, красивый и чистый как слеза ангела – почти на запредельной высоте завершил арию «…солнце, сияй, взойди, освети мир опять!»
В наступившей тишине на Дени дохнуло холодком из открывшейся потайной двери, в комнату скользнул Лебер, факел он оставил в скобе, прикрепленной к стене коридора.
– И как акустика?
– Что это было, Эрик?
– Ария Ромео, – чему-то усмехнулся Призрак Оперы. – Ты же знаешь. Хорошо было слышно?
– Замечательно. Прямо со всех сторон. А кто это пел? И где?
– Я пел в коридоре.
– Ты… ТАК… ПОЕШЬ?
От изумления Дени, и так страдавший проблемами с речью, еле выдавил три слова.
– Пою, только редко. Пойдем, никто не должен был услышать за пределами комнаты, но не будем здесь задерживаться.
Лебер подтолкнул оторопевшего Дени к двери и на ощупь нажал скрытый рычажок над зеркалом.
На самом деле Эрик пел не так уж редко, он любил петь, и его прекрасно поставленный голос, конечно, требовал тренировки. Но он никогда не пел в присутствии посторонних и даже близких друзей. Только два человека знали об этом его таланте: маэстро Вебер и бывшая прима Венской оперы Беатриса Гарб, которая и преподавала ему вокал в консерватории. Возможно, это было глупо, даже, наверняка, глупо, но он не мог психологически преодолеть этот барьер: несовместимость его голоса с практически уникальным диапазоном – от лирического баритона до лирического тенора – и его изуродованного лица казалась ему чудовищной. Кто бы мог предположить, что он когда-нибудь решится использовать свой дар, да еще таким необычным образом: для обучения будущей солистки Оперы?

* * *

Покупка земли под строительство дома, пусть и не в самом центре Парижа, оказалась достаточно разорительной. Однако Лебер не жалел о вложенных деньгах, теперь предстояло сделать проект. Как оказалось, создать что-то для себя намного сложнее, чем для кого бы то ни было другого. Он не был ограничен пожеланиями заказчика или пресловутой модой, а собственный неуемный полет фантазии заводил его в неизведанные просторы: использовать новейшие материалы и технологии и при этом преодолеть уже очевидно приближающийся к закату историзм, соединить архитектуру и живопись, а где-то даже и музыку. Безумные мечты. Только не для Луи Лебера. Эрик заметил, с каким удивлением и беспокойством посматривал на него Мишель, когда он явился к другу оформлять приобретенный участок. Наверное, адвокат всерьез опасался за его душевное равновесие.
Уж, какое тут равновесие! Эрик работал как сумасшедший: три архитектурных проекта кроме собственного дома, подготовка к лекциям в Высшей политехнической школе – он все же решил попробовать себя на педагогическом поприще, негласное художественное руководство Оперой. К тому же он начал писать симфонию – рождающуюся в душе и жаждущую излиться во вне Музыку Ночи, и обучать пению дочь шведского скрипача. Оставался еще требующий внимания к своей своеобразной персоне Дени. Времени на сон и отдых практически не было. Но одержимый идеей полностью изменить свою жизнь он не отказывался ни от какой оплачиваемой работы и также не мог сбросить со своих плеч добровольно принятые обязательства.
Иногда он спохватывался, заметив, что одежда начинает на нем болтаться, а голова раскалывается от хронического недосыпания, и заставлял себя все бросить хотя бы на день – проваляться до полудня в постели, уехать загород и побродить среди опустевших полей, посидеть в пламенеющей желто-оранжевой листвой роще. Иначе было недолго и вправду превратиться в Призрака или Ангела, как называла его излишне романтичная девочка Кристина, чье воображение питалось не совсем обычными сказками ее покойного отца.
Милый и трудолюбивый, но совершенно оторванный от жизни ребенок. Эрик понимал, что его способ постановки голоса, не способствует привитию Кристине реалистических взглядов, но тут уже ничего нельзя было поделать. Радовала ее дружба с Мэг Жири и бдительная опека Франсуазы.
Единственное, что его удивляло: как практичная и далеко неглупая мадам Жири до сих пор не заподозрила подмены одного Призрака Оперы другим. Видимо, людям свойственно верить в чудеса.

 Отправлено: 14.12.08 06:19. Заголовок: Глава VI После окон..

Глава VI

После окончания занятий Кристина заболталась с девушками возле консерваторских классов, не то чтобы она была очень дружна с соученицами – по-прежнему ее близкой подругой оставалась лишь Мэг Жири, – но разговор опять зашел о Призраке Оперы. Тема была тем более интересна, что в центре обсуждаемых событий оказалась примадонна театра Карлотта Гуардичелли. Надо ли говорить, что хористки откровенно недолюбливали сеньору, которая не давала продвинуться ни одной молодой солистке. Карлотта беззастенчиво требовала себе все главные роли, и в этом ее поддерживал маэстро Райер. Все знали, что спор между месье Лефевром, с одной стороны, и Карлотой и маэстро, с другой, продолжается больше года. Директор настаивал на том, что публика требует разнообразия, а Академия Музыки не может работать вхолостую, бесконечно пополняя состав театрального хора. Однако Райер не хотел ничего слышать, по его мнению, у итальянской дивы не могло быть ни конкуренток, ни замены. Дважды партию Джульетты исполнила Мари Саньон, а Розину однажды повезло спеть на сцене Луизе Карва, и то только потому, что прима не то действительно заболела, не то сделала вид, что больна, дабы доказать «худшему из директоров» свою незаменимость. Спектакли не провалились, но и большого успеха выступления Саньон и Карва не имели. Месье Лефевр очевидно проигрывал свою безнадежную битву. Но теперь на его сторону, похоже, встал сам Призрак Оперы. Мелкие неприятности у примадонны начались не вчера: то платье перед выступлением вдруг окажется залитым чернилами, то парик развалится прямо в руках испуганной гримерши, то бесследно пропадет ее любимая пуховка. Каждый раз Карлотта устраивала грандиозную истерику, обвиняя в кознях всех подряд – директора, костюмерш, солисток. Никаких прямых доказательств чей-либо виновности обнаружить не удалось. А накануне, вернувшись в гримерную после спектакля, сеньора Гуардичелли подняла такой визг, что сбежалась чуть ли не половина театра. На ее туалетном столике лежала удушенная шелковым шнурком крыса, а на зеркале черным гримерным карандашом был нарисован оскаленный череп, под рисунком стояла подпись – ПО.
Именно эту захватывающую новость, которая еще не успела устареть со вчерашнего вечера, во всех подробностях оживленно обсуждали ученицы выпускного класса по вокалу.
– Ой, какое у нее было лицо! Я думала, ее сейчас удар хватит!
– Нет, это она просто решала, пора ли уже падать в обморок.
– А когда решила, чуть не промахнулась мимо стула. Вальдо ее еле успел поймать!
Девушки говорили почти все сразу, перебивая друг друга и прыская от смеха.
– Крыса на туалетном столике! Какой ужас! Я их так боюсь. Вы только представьте дохлую крысу на своем туалетном столике! Брррр! – Кристина сделала «страшные» глаза и передернула худыми плечиками.
Все рассмеялись.
– Карлотта еще и не такое заслужила! – добавила бойкая рыжеволосая хохотушка Дениза Такрель.
– Правильно, – поддержала ее Лилиана Пелье. – Все ей не так, и все во всем виноваты. Только на нее и дышите.
– Ой, мне пора, – спохватилась Кристина. – Мадам Жири будет меня искать!
Она быстро попрощалась и направилась в жилую часть здания. Она одна из всего класса жила при Опере. Обсуждение грозило затянуться, и Кристина, чтобы оправдать свой поспешный уход, сказала первое, что пришло ей в голову. Она торопилась на занятие, но не с мадам Жири, хотя начала заниматься под ее руководством и танцами, а с Ангелом Музыки.
Таинственный и прекрасный голос стал появляться в ее комнате вскоре после их с семейством Жири возвращения из Бретани в конце прошлого лета. Сначала он только пел негромко и чарующе. Это было так странно и немного страшно. Нет, испугаться такого восхитительно красивого голоса было нельзя, просто сам факт его появления казался несколько необычным. Вокруг не было ни одного помещения, где мог бы заниматься пением мужчина. Все комнаты вдоль ведущего к ее скромному жилью коридора были заняты исключительно особами женского пола. Соседнюю, за стеной, делили девочки из балетной школы – четыре малышки в возрасте от восьми до одиннадцати лет. Кристина несколько раз проверяла, не поет ли кто-нибудь на лестнице. Служебная лестница – совершенно неподходящее место для исполнения арий, разумеется, ни сладкоголосого Неморино, ни мечтательного Ромео, ни падшего духом Эдгара, ни смятенного Радамеса там не оказывалось. Кристина знала, что глубоко верующие люди иногда слышат голоса ангелов, святых или Девы Марии, но к ее случаю подобное объяснение никак не подходило: она не находилась в состоянии религиозного экстаза, да и репертуар Голоса был однозначно оперным. В то же время, Голос был настолько реальным, что признать его за плод собственного воспаленного воображения было трудно, тем более, что некоторые партии она слышала впервые. Ни один тенор в театре так не пел, включая Вальдо Пьянджи и Робера Дебалье. Оставалось последнее, пусть и самое невероятное предположение – к ней снизошел ангел, не «обычный» ангел, а Ангел Музыки. Тот самый, легенду о котором рассказывал ей отец. Тогда он тоже должен услышать ее и ответить.
Как только эта мысль пришла ей в голову, Кристина стала с лихорадочным нетерпением ждать его следующего появления. Конечно же, конечно же, надо запеть дуэт, любой, где первую фразу начинает сопрано!
На этот раз он исполнил арию приближающегося к храму Надира. Но партию Лейлы Кристина знала плохо. Поэтому, едва Голос умолк, она пропела:
– Прощай, земля, тебя навек покидаем.
И он ответил:
– Прощай, земля, тебя навек покидаем.
Кристина продолжила:
– Теперь печаль…
Голос, как и следовало, вступил с середины фразы:
– Теперь печаль и скорбь уж далеко.
– Открыто небо.., – снова начала Кристина.
– Открыто небо.., – подхватил Голос.
И они закончили вместе:
– … так сердцу легко. И наши души – страсти полны – летят туда, где вечный день царит!
– Дитя, – услышала она обычную разговорную речь, – тебе еще многому нужно учиться. Твоему голосу не хватает силы и чистоты. Особенно для партии эфиопской царевны.
– Я знаю, – с нескрываемым волнением ответила Кристина. – Но ты научишь меня! Ведь ты – Ангел Музыки, правда?
– Да, я Ангел Музыки, – почему-то с еле различимым вздохом согласился Голос.
С тех пор прошло восемь месяцев. Кристина достигла большого прогресса. Ангел был строгим и последовательным педагогом. Он заставлял девушку – в конце прошлого года ей исполнилось шестнадцать – проделывать множество упражнений, потом она пела под аккомпанемент его скрипки. Иногда они пели вместе, эти чудесные моменты Кристина любила больше всего и еще, когда пел он сам. К сожалению, Ангел появлялся не каждый день, время от времени он «пропадал» на несколько дней, но всегда предупреждал ученицу заранее и не забывал оставить ей задание. Недавно он начал готовить ее к экзаменам, теорией ее загадочный учитель владел не хуже, чем практикой. Несмотря на то, что Ангел запретил Кристине проявлять на занятиях в консерватории все результаты их достижений, он был уверен, что по окончании курса, ее возьмут во второй состав солистов. «Однажды ты станешь примадонной этого театра, дитя. И это случится достаточно скоро», – говорил Голос. Не поверить ему было невозможно.

* * *

Эрик остановился в трех шагах от гроба Дени и некоторое время смотрел на покоящегося в нем хозяина. Дух Оперы спал с выражением полного умиротворения на лице, как обычно строго на спине, сложив руки с длинными костлявыми пальцами на груди. «Спальня» Духа Оперы была освещена одним канделябром с тремя зажженными свечами, который стоял на низком столике у двери рядом с часами и музыкальной шкатулкой.
– Дени, – негромко позвал Эрик. – Просыпайся, Дени. Нам надо поговорить.
Многие годы жизни в подвалах, куда в любое время могли спуститься посторонние, приучили Дени просыпаться от малейшего шума. Лебер знал, что его подопечный проснулся если не от звука его шагов, то от первого же сказанного слова, но тот продолжал сохранять неподвижность.
– Перестань, Дени. Я знаю, что ты не спишь.
Эрик обошел стол-постамент, сел в кресло, забросив ногу на ногу, и, выжидательно поглядывая на гроб, начал отстукивать по подлокотнику Марш Тореадоров. С глубоким вздохом Дени принял в гробу сидячее положение и повернул голову в сторону Эрика:
– О чем поговорить то?
– Знаешь о чем. Зачем ты устроил вчера переполох в уборной Карлотты?
– Ты же сам велел мне немного позаботиться о ней, – с невинным видом прожженного пройдохи ответил Дени.
– По-моему, твое воображение разыгралось чуточку больше, чем требуется. Ты не находишь, что задушенная крыса – это слишком?
По тону Эрика Дени сразу понял, что покровитель недоволен и даже расстроен.
– А что такого? – с задиристым упрямством напроказничавшего, но не желающего признавать вину ребенка, спросил он. – Одной крысой меньше…
– Я настоятельно прошу тебя, больше не преподносить ни Карлотте, ни кому бы то ни было другому таких сюрпризов, – жестко сказал Эрик и, поднявшись, пошел к выходу.
– Эрик, – уже у порога окликнул Дени, Лебер остановился. – Эрик! Не сердись, пожалуйста… больше не буду.
Лебер обернулся и посмотрел на вылезшего из гроба Дени.
– Хорошо, – кивнул он. – Если придумаешь, что-нибудь… особенное, советуйся, пожалуйста, со мной.

* * *

– Опаздываете, мадемуазель, – вкрадчиво проговорил Голос, заставив Кристину подпрыгнуть на стуле, куда она только что опустилась со вздохом облегчения.
Она быстрым шагом пересекла огромное здание из одного конца в другой и кое-как ускользнула от группы хористок, плотным кольцом обступившей Жозефа Буке, который с воодушевлением, «в лицах» изображал свою последнюю встречу с Призраком Оперы. Буке утверждал, что видел Привидение за несколько минут до того, как раздались крики Карлотты. Хористки звали Кристину послушать подробности «леденящей кровь» встречи, но она снова отговорилась каким-то распоряжением руководительницы балетной труппы и, преодолев едва ли не бегом два последних коридора, влетела в свою комнату, раскрасневшаяся и с трепыхающимся, как попавшая в клетку пичуга, сердцем.
– Простите, маэстро, – смешалась девушка. – Я…
– Сплетничали с подругами о сеньоре Гуардичелли, – чуть насмешливо сказал Голос.
– Ой! А откуда?.. Я, право же, не хотела задерживаться…
– Не смущайся, об этом только и говорит вся Опера, – великодушно прервал поток изумленных возгласов и готовящихся оправданий Ангел. – Тебе нужно отдышаться, Кристина. Ты запыхалась.
Судя по легкой ироничной интонации Голоса, он не сердился. Но начать занятие прямо сейчас было невозможно, Кристине действительно следовало отдышаться и настроиться на выполнение его сложных заданий.
– Расскажите что-нибудь, маэстро, – попросила она.
Иногда в перерывах между упражнениями они просто разговаривали. Как только между ними установились отношения учителя и ученицы, Кристина незаметно перешла на «вы». То, что она не видела его, не слишком меняло суть дела: она не могла относиться к загадочному Голосу с меньшим уважением, чем к преподавателям консерватории. Первый порыв восторга уступил место серьезной работе. Теперь она редко называла его Ангелом вслух. Да и так ли уж безоговорочно она верила в сказку про Ангела?
– О чем?
– Почему вы не любите оперы-буфф?
– Почему ты так решила? – ответил вопросом на вопрос Ангел.
– Вы не считаете их серьезным искусством.
– Не совсем так. У комедии свои цели и средства, у трагедии, как известно со времен Аристотеля, – свои. Цель трагедии – достижение катарсиса – мне ближе. Ты ведь читала Аристотеля? – на всякий случай поинтересовался Ангел.
– Н-нет, – Кристина даже слегка заикнулась. – А что такое «катарсис»?
– Катарсис – это очищение души. Когда зритель сопереживает страданиям героев, его душа возносится над мелким, повседневным… Твоим образованием следует серьезно заняться, Кристина. Видишь ли, во времена древнегреческого мыслителя музыка была одной из важнейших составляющих сценического действия как такового. Более того, трагедия и произошла из музыки, как выражения страстей и страхов человека. Недавно один немец опубликовал замечательную работу – «Рождение трагедии из духа музыки». К сожалению, ты не знаешь немецкого. И греческого тоже. Но «Поэтику» Аристотеля вполне можно прочесть и по-французски. Ты уже достаточно взрослая, чтобы переходить от мифов к философии.
– Я попробую, – робко сказала Кристина.
– Чуть позже, – мягко ответил Голос. – А сейчас пора готовиться к экзамену.

* * *

Как и обещал Ангел Музыки, по окончании консерватории Кристина была включена во второй состав солистов. Эрик полагал, что пока соперничать с Карлоттой ей еще рано, поэтому, по-прежнему, не позволял девушке слишком выделяться на общем фоне. Он надеялся довести свою ученицу до лучшей формы к середине следующего сезона. К тому времени многое должно было измениться. Хотя о некоторых неизбежных вещах он старался не думать.

 Отправлено: 17.12.08 10:27. Заголовок: Глава VII Эрик услы..

Глава VII

Эрик услышал, как негромко скрипнула дверь спальни и поднял голову от книги. На пороге кабинета – две комнаты отделял неширокий коридор – показался сухопарый пожилой мужчина лет около пятидесяти пяти, с сильно припорошенными сединой каштановыми волосами. Изборожденное глубокими не по возрасту морщинами лицо сохраняло, по-видимому, привычное выражение озабоченности. В руках он держал средних размеров черный саквояж.
– Что вы скажете, доктор? – Эрик не без труда скрыл волнение.
– Мне нужно выписать рецепт для вашего брата, господин…
– Лебер, – подсказал Эрик. – Прошу вас, садитесь сюда.
Эрик уступил врачу свое кресло за столом, подошел к двери и, закрыв ее, облокотился спиной о косяк.
– Итак?..
– Не могу сообщить вам ничего утешительного, месье Лебер. Вам следовало бы обратиться за медицинской помощью намного раньше. При таких врожденных патологиях и пороках развития костной системы тяжело страдает весь организм, особенно сердце. Вы имеете представление об анатомии человека?
Врач вытащил из саквояжа несколько листов и с сомнением посмотрел на находящиеся на столе письменные принадлежности.
– Да, об анатомии имею. Как художник, не как медик. Но в вопросах физиологии я не силен. Можете воспользоваться моими пером и чернилами, доктор Дарве.
– Благодарю. Ваш старший брат… Я правильно понимаю? – Эрик кивнул. – Ваш старший брат нуждается в серьезном лечении. Я удивляюсь, как он до сих пор обходился без профессиональной помощи.
– Дени находится на моем попечении два года. Это долгая семейная история, доктор. Мне было очень нелегко уговорить его показаться врачу.
Эрик сочинял на ходу. Не мог же он рассказать постороннему человеку правду о Духе Оперы, которого обнаружил два года назад в подвалах Гранд Опера в состоянии далеком от того, что принято считать человеческим обличием.
Дарве истолковал туманное замечание Лебера по-своему.
– Я вас понимаю, в этих так называемых богоугодных заведениях отвратительно заботятся о людях. Неудивительно, что ваш брат относится к посторонним и, особенно к врачам, с подозрением, – вздохнул Дарве. – Я выпишу несколько сердечных препаратов и оставлю инструкцию, как их принимать. Вы читаете по-латыни?
– Конечно.
Дарве подумал, что скромную квартиру, куда его пригласили, Лебер снимает для свалившегося на его голову умственно отсталого и хронически больного во всех отношениях брата. Сам попечитель (вероятно, опекун) производил, несмотря на изуродованное лицо, впечатление человека небедного, образованного и уверенного в себе. Его светло-серый полушерстяной английский костюм свидетельствовал не только о хорошем вкусе, но и о хороших деньгах. Однако, что за несчастье выпало в свое время на долю родителей: два сына и оба – уроды! Хотя младшему, можно сказать, повезло гораздо больше. Во всяком случае, его фигура явно не страдала пороками развития: прямая осанка, широкие плечи, узкие бедра.
– Тем лучше. В любом случае необходимо поддерживать его сердце. Но я не уверен, что боли, на которые он жалуется, ревматической этиологии. Их характер и локализация заставляют предположить…
– Простите, доктор, – Эрик интонацией привлек внимание врача, тот оторвал взгляд от рецепта и посмотрел на собеседника.
Лебер выразительно кивнул в сторону двери, его тонкий слух уловил еле различимый скрип половицы в коридоре.
– Могу я зайти завтра к вам? Меня беспокоит… головная боль.
Врач без труда понял его намеки и иносказания.
– В первой половине дня, месье Лебер?
– Лучше во второй, если возможно.
С утра у Эрика были назначены лекции в политехнической школе, а затем – конкурсная комиссия по очередному проекту.
– Тогда в четыре часа буду вас ждать. Вот, пожалуйста, – Дарве оставил на столе рецепт и рекомендации.
– Благодарю за визит, доктор, – Лебер достал бумажник из тисненой кожи, отсчитал деньги и протянул их врачу вместе с визитной карточкой. – Я провожу вас.
Дарве с полминуты изучал прямоугольный кусочек картона, дорогого с позолоченной каймой и напечатанным на нем лаконичным текстом: «Луи Лебер. Архитектор, профессор Высшей политехнической школы». Затем спрятал деньги и визитку в карман.
– Можно идти, Дени уже в спальне, – уверенно сказал Эрик.
Он открыл дверь и проводил доктора к выходу.

* * *

Еще в начале весны Дени начал жаловаться на донимающие его боли в пояснице и суставах, Эрик посоветовал ему несколько общеизвестных средств, но облегчения они не принесли. Кроме того, Лебер заметил, что Дени начинает задыхаться после подъема по лестнице, часто покрывается холодным потом и быстро утомляется. Необходимость показать его врачу стала совершенно очевидной. И, как всегда, добиться согласия упрямца стоило Эрику долгих часов убеждения и неимоверного терпения.
Съемная квартирка на улице Скриба произвела на Дени странное воздействие: мысль о том, что Эрик может жить где-то еще, кроме подземелья Гранд Опера, казалось, расстроила его. Хотя он прекрасно знал, что Лебер достаточно часто отсутствует в своем подземном «замке» по несколько дней. Впрочем, в последнее время Дух Оперы стал как никогда раньше капризен и по-детски ревнив. Дени все больше сердился на Эрика за то внимание, которое маэстро уделял своей ученице. И сколько Эрик не пытался убедить его, что старается в интересах Оперы, переломить замеченную им неприязнь обитателя подвалов к юному дарованию, не удавалось.
Лебера начинал пугать недобрый огонек в глубине его глаз и участившиеся приступы мрачного настроения. В углу своего логова Дени построил целую пирамиду из крысиных черепов и порой часами любовался на этот сомнительный шедевр символизма. Периодами же он впадал в детскую ребячливость, утомительную и грустно выглядящую со стороны. Именно этот его запал Эрик решил перенаправить в сторону Карлотты: дурачится, так хоть с пользой. Тем не менее, общее, как физическое, так и душевное состояние Дени все больше беспокоило Лебера.
Приватная беседа с доктором Дарве не прибавила оптимизма. Организм Дени выработал свои ресурсы, он слишком долго боролся за жизнь в нечеловеческих условиях сырости, холода и недоедания. Через месяц стало понятно, что предварительный диагноз врача, по-видимому, оправдывается. И к лету Эрик начал колоть Дени выписанный доктором морфин.

* * *

Лефевр взял со стола и озадаченно покрутил, рассматривая, элегантную черную трость с серебряной ручкой в форме шара. Рядом с тростью лежало письмо, запечатанное до боли знакомой печатью в виде черепа. Эдмон положил трость обратно и не без внутреннего содрогания вскрыл конверт: что-то еще потребует от него напоследок негласный хозяин Оперы? И что означает палка? побои? После задушенных крыс и обугленных стульев он уже не знал, чего ожидать от этого непредсказуемого существа.
«Дорогой господин Лефевр! В знак моего глубочайшего расположения и на память о нашем сотрудничестве позвольте преподнести Вам этот скромный подарок. Мне искренне жаль, что Вы покидаете Оперу…»
Со вздохом облегчения Эдмон опустился в кресло. Вот уж чего он не ожидал: каждая строчка письма была пронизана теплом и легкой грустью, словно он получил послание от лучшего друга! Складывалось впечатление, что Призрак прекрасно понимает желание директора оставить хлопотную должность, так, как будто сам был бы не прочь последовать его соблазнительному примеру. Почти за два года сотрудничества Лефевр так и не смог составить для себя сколь-нибудь определенного представления о консультанте. Он не был человеком суеверным и не поверил в сказку о привидении. В самом деле, чьим призраком мог быть… Призрак? Духом почившего музыканта (композитора, дирижера)? Но откуда ему взяться в новом здании театра? Это как-то совсем уж нелогично, даже если допустить само существование привидений. Заблудшей душой погибшего при строительстве Оперы рабочего или жертвы коммунаров, нашедшей свой печальный конец в одном из превращенных в казематы подвалов? Для случайного человека Призрак Оперы слишком хорошо разбирался и в музыке и в театральных делах в целом. А двести сорок тысяч франков в год совершенно ни к чему любому бесплотному существу какого бы то ни было происхождения.
Таинственный обитатель старой Оперы, по-видимому, переселившийся вместе со всей театральной труппой, несомненно, был человеком. Вероятно, не совсем психически нормальным, но интеллектуально развитым и широко эрудированным. Может быть, он эпилептик? Или шизофреник? Лефевр иногда читал статьи о новейших достижениях в различных областях науки и искусства, просматривал солидные журналы, но в тонкостях современной психиатрии не слишком разбирался. Порой в письмах Призрака проскальзывали горькая самоирония и жесткий сарказм, что заставляло думать о нем, как о личности трагической. Эдмон давно перестал воспринимать его как мошенника или шантажиста; что угнетало директора, так это, мягко говоря, тиранический тип правления – именно правления, а не управления – Оперой.
Ему одному было понятно, что дни безраздельного господства на сцене итальянской дивы сочтены. Просто раньше у Призрака не было подходящей кандидатуры для достойной замены, а теперь она появилась. Негласный хозяин действовал умно: сначала он приказал включить Кристину Дае во второй состав солистов и назначал ее на роли третьего плана. Но после состоявшейся две недели назад премьеры «Кармен», в которой девушка сыграла Микаэлу, а Карлотта вовсе оказалась не у дел – недаром маэстро Райер долго сопротивлялся постановке оперы, где главная партия отдана меццо-сопрано, – никаких сомнений относительно планов Призрака у Лефевра не оставалось. Мадемуазель Дае, безусловно, обладала неплохим голосом, гораздо более пластичным и сильным, чем голоса Саньон и Карва. Эдмон лишь надеялся, что точки над «и» Призрак Оперы начнет расставлять уже после его ухода: очень не хотелось присутствовать при том светопреставлении, которое учинит примадонна.
И все же не Призрак и не Карлотта определили его окончательное решение отказаться от сомнительного руководства Оперой. Основной причиной стали так и не сложившиеся отношения с Франсуазой Жири. Она сводила Эдмона с ума, не прилагая к тому никаких видимых усилий. Его всю жизнь тянуло к сильным, независимым женщинам, натурам ярким и цельным и в то же время он панически боялся попасть в зависимость к одной из них, что при его мягком и уступчивом характере было неизбежно. С годами проблема становилось все более трудноразрешимой: надо было жениться в молодости, когда на многие вещи смотрится гораздо проще. Одни лишь амурные отношения Франсуазу не устраивали, а Эдмон не нашел в себе достаточно мужества, чтобы сделать мадам Жири предложение.
О том, что его отставка официально принята, в Опере еще никто не знал, а Призрак уже приготовил прощальный подарок. Похоже, у привидения были неплохие связи в Министерстве общественного образования и изящных искусств. Предположение доказывал тот факт, что в письме упоминались имена новых администраторов театра: Призрак просил Лефевра оказать ему любезность и передать господам Андрэ и Фирмену инструкцию с общими положениями о сотрудничестве.

* * *

Известие об отставке директора добавило Эрику головной боли. Как человек он вполне понимал ситуацию и мог даже посочувствовать бывшему администратору, но уход Лефевра из Оперы грозил создать Леберу множество новых проблем. Уламывать двоих гораздо тяжелее, нежели одного, к тому же придется снова доказывать, что с Призраком Оперы необходимо считаться. Доказывать как? Мистификации и фокусы набили профессору политехнической школы такую оскомину, что он не мог думать о них без внутреннего содрогания. Тем не менее, начатое следовало закончить: он взялся устраивать карьеру своей ученицы, было бы непорядочно, пообещав помощь и поддержку, вдруг отступиться от своих слов. Старание и талант заслуживали награды и признания.
Эрик чувствовал, что начинает запутываться в своей сумасшедшей жизни, затягивающейся в чудовищный гордиев узел. Медленно умирающий у него на глазах Дени, неожиданно возникшие в связи со сменой руководства Гранд Опера перипетии и, наконец, Кристина…

– Маэстро! Вы здесь?
Ответа не было. Кристина только что добралась до своей комнаты, куда постаралась скрыться как можно быстрее после неприятной встречи с Карлоттой и ее желчных замечаний.
– Роза…
Девушка обнаружила на туалетном столике красную розу, повязанную тонкой атласной черной ленточкой. Несколько секунд она колебалась, отчего-то не решаясь взять цветок в руки. Пышные букеты почитателей театрального искусства остались в гримерной Клотильды Грануар: «Кармен» – звездный час меццо-сопрано. Кристина осторожно, чтобы не уколоться, взяла розу и поднесла к лицу. Цветок источал тонкий аромат, ненавязчивый и приятный, он был неподражаемо скромен и изящен, разительно отличаясь от громоздких корзин с оранжерейными лилиями, орхидеями, астрами и теми же розами почти чудовищных размеров, какими обычно бывают заставлены уборные примадонн. Тайный поклонник? Неужели…
– Маэстро! – снова позвала она, подняв голову.
– Кристина. Ты прекрасно справилась.
– Я могла бы лучше…
– Я знаю. Пока не время, – мягко перебил Голос.
– Не смею спорить, учитель.
– Ты еще не готова, морально не готова вступить в борьбу с сеньорой Гуардичелли. Она раздавит тебя. Понадобится много мужества, чтобы отстоять свои права. Ты понимаешь?
– Да. Что бы я без вас делала, Ангел Музыки? – чему-то улыбнулась Кристина и вдруг решилась сказать то, что давно вертелось у нее на языке:
– Я не понимаю, где вы скрываетесь и почему, маэстро. Неужели я никогда не увижу вас?
В ее тоне ясно слышались надежда и волнение.
– Кристина, – Голос чуть заметно дрогнул. – Кристина, я не могу сейчас объяснить. Когда-нибудь ты увидишь меня. Хорошо? Пока оставим эту тему… Ты устала.
– Вы рассердились?
Сердце девушки застучало учащенно и невозможно громко, казалось, он должен был услышать эти гулкие удары…
– Нет, конечно, нет. Спокойной ночи, Кристина. Я хотел лишь поздравить тебя с премьерой. Занятие проведем завтра в три.

* * *

Тогда он поспешил закончить разговор, но позабыть о нем было невозможно. Девочка выросла, достигла возраста романтических мечтаний, и сказка об Ангеле перестала удовлетворять ее повзрослевший ум. Кем она себе его вообразила? Героем романа мадам Жорж Санд? А себя представляет в роли Консуэло? Впору было схватиться за голову.
К чему эта томительная щемящая нежность в груди, вдруг возникающая при звуке ее голоса? Этот подступающий к горлу комок при воспоминании о ее наивной просьбе? Эта неудержимая улыбка, трогающая губы, когда он видит издалека ее изящную хрупкую фигурку? Должно быть он, в конце концов, все же повредился рассудком…

 Отправлено: 18.12.08 08:33. Заголовок: Глава VIII Слабо ме..

Глава VIII

Слабо мерцающая бликами гладь озера еле заметно всколыхнулась, из-под воды медленно, с торжественным величием начал подниматься большой, около полутора метров в диаметре многоярусный канделябр. Как только очередной ряд «свечей» соприкасался с воздухом, вспыхивало пламя. Следом за первым светильником на поверхности появились огни второго, затем третьего, четвертого «волшебных фонарей». Пещера озарилась фантастическим отражающимся в воде, дробящимся о ее поверхность и разбрызгивающимся по каменным сводам подземелья светом.
– Неплохо, – прокомментировал контрольное испытание своего изобретения Эрик.
Как истинный эстет он еще некоторое время полюбовался феерическим зрелищем, потом отключил подачу газа и опустил канделябры на дно.
Собственно говоря, он пока не имел ни малейшего представления о том, где можно было бы применить это диковинное освещение на практике. Разве что построить для какого-нибудь сумасшедшего миллионера пещеру в духе «Тысячи и одной ночи». Но помешанного на восточной экзотике толстосума пока среди потенциальных клиентов не наблюдалось. Более того, буквально два дня назад он отказался взяться за не то чтобы слишком интересный, но вполне выгодный проект частного особняка. Строить дом для будущего мужа Женевьевы, а, следовательно, и для нее? Вот уж увольте. В Париже достаточно архитекторов, и свет не сошелся клином на «дорогом Луи». Эрик до сих пор не без усилия подавлял внутреннюю дрожь возмущения и неприязни, вспоминая случайную встречу в кафе «Вольтер».

* * *

– Я слышал, Моро был рад тебя видеть, – сделав глоток терпкого с глубоким горчащим привкусом кофе, сказал Равель.
– Если он вообще бывает рад кого-то видеть, – чуть криво усмехнулся уголком рта Эрик. – В этом году он не выставлялся в Салоне. Не думаю, что соберется и в следующем.
Они сидели за столиком у окна и обменивались последними литературно-художественными сплетнями – обычная тема для «Вольтера», – рассеянно поглядывая, как резкие порывы осеннего ветра взметают над мостовой и швыряют в прохожих охапки желтых почти невесомых листьев. Эрик уже просмотрел текст первого акта «Дон Жуана», ради обсуждения которого и была назначена встреча, и, попросив Рене кое-что изменить, вернул его поэту. Покидать уютное помещение не хотелось, встречались либреттист и новоявленный композитор не часто, сегодня же у обоих было то настроение, когда тянет просто так поговорить с приятным собеседником. В три часа пополудни народу в кафе было еще немного, так что им никто не мешал и не пытался присоединиться к разговору, как это часто бывает в местах, где собираются близко или не очень близко знакомые люди искусства.
– И над чем он работает? – поинтересовался без особой надежды на ответ Рене.
Поэт откинулся на спинку стула, характерным жестом поправил роскошный русый чуб и достал из кармана трубку. Равель и Лебер были ровесниками, их знакомство состоялось еще в годы учебы и, хотя оно не превратилось в тесную дружбу, они довольно часто пересекались, находя общение взаимно приятным.
– Как я понял по эскизам, после «Саломеи» Моро вновь решил вернуться к античным мифам. Его воображением владеют эллинские красавицы. Полотен он, как ты понимаешь, мне не показывал…
– О! Что-то нам предъявит мэтр! Надеюсь, не свою мамочку. А зачем ты к нему ходил, Луи?
У кафе остановился экипаж, хлопнув дверцей, высадил пассажиров и отъехал.
– Хотел украсть пару идей, – пошутил Эрик. – Он знает, что я не принимаю участия в выставках, у меня сугубо частный интерес…
Рене с удивлением заметил, что прервавший фразу на середине Лебер устремил в пространство за спиной поэта странный, неподвижный и в то же время пронзительный взгляд.
– Луи?
Эрик посмотрел на собеседника, выражение его глаз уже изменилось, в них нельзя было прочесть ничего, кроме обычной легкой заинтересованности разговором:
– … его эзотеризм с привкусом вечно-женственного порока вдохновляет меня.
Равель понял, что изначально Лебер хотел сказать что-то совершенно иное, поскольку в этот момент буквально над ухом поэта нежный как серебряный колокольчик голос воскликнул:
– Ах, господа, какая приятная встреча!
Мужчины мгновенно оказались на ногах, дабы приветствовать очаровательную мадемуазель де Кавиль и ее спутника. После церемонии представления все четверо заняли места за столиком.
– Луи, вас так давно не было видно. Вы снова ездили за границу? Отчего вы не бываете у кузины и на вечерах?
Вопросы посыпались на Эрика словно жемчужины с порванной нитки ожерелья. Женевьева улыбалась, блистая белоснежными зубками, и щебетала без умолку, направив к немалому удивлению Равеля и представленного ею в качестве жениха господина де Муля все внимание на Лебера.
– Женевьева, я не могу ответить на все ваши вопросы одновременно. Да, я уезжал и сейчас у меня много работы.
Эрик стоически выдержал первый натиск и попытался перевести разговор на общих знакомых. Но сбить девушку с заданного курса было невозможно. Отпустив пару небрежных замечаний в адрес упомянутых Лебером лиц, она опять вернулась к его персоне.
– Право же, мы не виделись больше двух лет, а вы не хотите ничего о себе рассказать. Что вы сейчас строите? Франсуа, – наконец, она вспомнила о сидящем с понурым видом де Муле, – месье Лебер прекрасный архитектор. Вы говорили, что хотите перестроить дом. Уверяю вас, это большая удача, что мы сегодня встретились!
– Да, действительно?
Выражение полной ошеломленности на его лице кое-как уступило место практическому интересу. Франсуа де Муль уже привык к обширным знакомствам Женевьевы в среде парнасцев, ее литературные связи его не удивляли. Но проявленный невестой энтузиазм при встрече с человеком столь странной и отталкивающей внешности оказался для него неожиданностью.
– Это так, но сейчас я больше занимаюсь наукой, – Лебер достал и протянул визитную карточку аристократу. – Боюсь, я не смогу быть вам полезен.
Едва де Муль успел прочесть несколько напечатанных на визитке слов, Женевьева перехватила ее, скользнула взглядом по строчке и удивленно посмотрела на Эрика.
– Вот как, господин профессор? – она сделала ударение на последнем слове. – Дорогой Луи, каждый раз вы поражаете меня. Но, может быть, вы все же подумаете? Франсуа, вы также хотели построить новый дом в Рамбуйе? Что-нибудь в итальянском стиле, это так романтично.
– Да, конечно, – кивнул де Муль, слово «профессор» производило на него неизгладимое впечатление, так как ассоциировалось в памяти с не завершенной учебой в Коллеж де Франс, кроме того, он просто был не в состоянии спорить с Женевьевой.
Рене, не вмешиваясь, с истинным наслаждением наблюдал любопытную сцену. Он не знал всех подробностей отношений Луи и Женевьевы, но то, что одно время они часто появлялись в обществе вместе, было ему известно. Мадемуазель де Кавиль относилась к тому разряду женщин, которые стараются любым путем добиться полного поклонения и подчинения попавшего в их сети мужчины. Если когда-то Лебер и оказался в этих сетях, то нынешние потуги Женевьевы с треском разбивались о его вежливую холодность. Равелю лишь оставалось догадываться, насколько бесит красавицу собственное бессилие, все проявления гнева были тщательно скрыты улыбками и веселостью тона. Только в глазах нет-нет, а мелькало выражение досады.
– Прошу прощения, месье. Я могу порекомендовать вам весьма компетентных коллег, – любезно предложил Лебер. – Дорогая Женевьева, я не возьмусь за новый проект: через три месяца я еду в Швейцарию.


* * *

Сегодня Лефевр, наконец, представил труппе новых директоров – Андрэ и Фирмена. С ними в Оперу явился некий молодой хлыщ, он чем-то неуловимо напомнил Леберу Франсуа де Муля. Внешнего сходства между ними не было: невысокий кареглазый брюнет де Муль, пожалуй, был на голову ниже этого блондина с длинными жирными волосами и выглядел гораздо менее самоуверенным. Возможно, так на де Муля влияла Женевьева, рядом с которой мужчины теряли не только покой, но и самостоятельность мысли. Но их «роднил» едва заметный налет аристократического высокомерия. Представленный в качестве «нового покровителя Оперы» виконт де Шаньи вызвал у Эрика лицевую судорогу, словно архитектор только что съел не менее половины лимона. Лебер хорошо знал людей подобного сорта: в большинстве своем это были невежественные дилетанты, нахватавшиеся обрывков передовых идей, знающие обо всем понемногу и на этом основании позволяющие себе с авторитетным видом вмешиваться в дела профессионалов, высказывая непререкаемым тоном самые дикие и нелепые суждения. Безусловно, и среди них бывали приятные исключения, такие, как бывший любовник Франсуазы Александр де Невалье, человек разносторонне образованный, тонкий музыкальный критик, остроумный обладатель легкого пера, автор известного сборника новелл «Обратная сторона зеркала». Эрик не был знаком с ним лично, но многое о нем слышал, читал его критические статьи и рассказы. Он неоднократно жалел, что де Невалье, чьи финансовые дела пошатнулись в связи с событиями 1871 года – барон потерял половину своего состояния на обвале курса ценных бумаг – отошел от активной деятельности и перестал оказывать заметное влияние на музыкальную жизнь Парижа.
Уже неделю Лебер находился не в лучшем расположении духа. Сначала его выбила из колеи встреча с бывшей возлюбленной, потом он вспылил из-за очередной по-детски жестокой выходки Дени.
– Что ты себе позволяешь?! – голос Эрика резонировал о каменные своды, заставляя Дени испуганно втягивать голову в сутулые плечи. – Хочешь оставить девушку заикой? Или сорвать ей голос? Я почти полтора года потратил на ее обучение, добился феноменального результата. А ты ведешь себя как избалованный ребенок! Зачем ты подсунул ужа в шляпную коробку Кристины?
– Я просто пошутил, Эрик, просто пошутил, – оправдывался Дени.
Но в его голосе Лебер не услышал и признаков искреннего раскаяния, а в глазах, которые Дух Оперы старательно пытался спрятать от покровителя, затаился недобрый огонек тайного торжества.
Позже Эрик клял себя за то, что грубо накричал на тяжело больного и не совсем вменяемого человека, к которому искренне привязался за эти годы. Но он действительно испугался за Кристину. К вящему его беспокойству, Дени это заметил и, вероятно, сделал собственные выводы. Лебер чувствовал, что вокруг него сжимается кольцо нелепых и необоримых обстоятельств, если бы он был суеверен, то посчитал бы последние события мистическим знаком судьбы. Но он лишь повторял про себя известную максиму античного атомиста: «Люди измыслили идол случая, чтобы пользоваться им как предлогом, прикрывающим собственную нерассудительность». Это позволяло сохранить относительную здравость ума, причин у происходящего было предостаточно, и Эрик их видел. Тем не менее, его не оставляло ощущение сумасшедшей езды в карете, запряженной сбесившимися лошадьми. Ожидаемое появление новых директоров и неожиданное – светского повесы, претендующего на вмешательство в дела театра, оказалось предпоследней каплей, наполнившей до краев чашу терпения Призрака Оперы. Последней же стала очередная истерика сеньоры Гуардичелли.
Причудливую руладу примадонны оборвал грохот падения задника, на мгновение на сцене и в оркестровой яме воцарилась тревожная тишина, тут же сменившаяся истошными воплями придавленной Карлотты. Крики и суета, последовавшие за инцидентом, демонстративный уход ничуть не пострадавшей, но крайне разъяренной дивы, растерянность директоров и неизбежно возникшее решение о замене Карлотты Кристиной Дае – все прошло словно по заранее приготовленному сценарию, хотя в данном случае Эрик, вопреки своему обыкновению, действовал спонтанно.
Вечера он ждал с тем же волнением, с каким впервые поднялся на кафедру в аудитории Политехнической школы. На этот раз Кристина должна будет продемонстрировать публике все, на что она способна.

* * *

Окрыленный несомненным успехом своей воспитанницы Эрик словно на крыльях мчался по лестницам и тайным коридорам, спеша поздравить маленького Ангела – новорожденную звезду оперного небосклона Парижа. Летом, по настоянию Призрака Оперы, комната новой солистки второго состава была расширена за счет соседнего помещения, что не ускользнуло от внимания ревнивой примадонны. Но, в целом, решение Лефевра было вполне оправдано – постоянно живущим при Опере артистам администрация старалась обеспечить более пригодные для полноценного отдыха и работы условия, нежели ученикам консерватории и балетной школы. Так мадам Жири с дочерью занимали три соединенные между собой комнаты с отдельной ванной, что служило предметом неистребимой зависти для подружек малышки Мэг. Теперь и у Кристины появилось относительно комфортное жилье, в котором девушка всячески старалась создать атмосферу домашнего уюта, насколько она себе его представляла. Красные с золотым цветочным узором обои, несколько картин и литографий в рамах, зеркала и матовые стеклянные бра на стенах, немного мебели и милые безделушки на туалетном столике.
Остановившись за зеркалом, Эрик как обычно прислушался: успела ли Кристина добраться до своей комнаты, минуя толпу хлынувших за кулисы восхищенных театралов? Незнакомый молодой мужской голос за потайной дверью молол какую-то несусветную чушь о домовых и шоколаде. Удивленно-радостный возглас Кристины: «Рауль!», – заставил сердце Эрика мучительно сжаться и замереть. Секунда, три, пять… глухой удар вновь толкнул кровь по венам, она прилила к голове, стало невыносимо жарко, дыхание перехватило мучительной судорогой. Лебер, преодолевая невольное смущение и неприятное чувство собственной непорядочности, заглянул в комнату сквозь смотровое оконце. Опустившись на одно колено, перед Кристиной стоял виконт де Шаньи.

 Отправлено: 19.12.08 12:59. Заголовок: Глава IX – Нет, Рау..

Глава IX

– Нет, Рауль, постой! Послушай меня…
Кристина хотела объяснить ему, что не собирается никуда сейчас идти. Во-первых, она очень переволновалась, устала и не испытывала ни малейшего желания вновь появиться на публике, а, во-вторых, мадам Жири и Ангел Музыки наверняка не одобрили бы столь легкомысленного поведения. Оба они неоднократно повторяли, что девушке, которой только-только минуло семнадцать, следует быть осмотрительной и держать поклонников на расстоянии. Рауль, конечно, вовсе не поклонник, а друг детства, но со стороны все будет выглядеть не так, как есть на самом деле. Не станешь же рассказывать каждому встречному, что они познакомились десять лет назад и что их связывают нежные воспоминания о море, о музыке ее отца, о волшебных сказках той счастливой и беззаботной поры.
И самое главное, она не могла сегодня пойти куда бы то ни было, не могла покинуть свою комнату, потому что ждала. С трепетом и тайной надеждой Кристина ждала появления маэстро. Это был их общий триумф. Сегодня она пела как никогда в жизни, кажется, она и сама прежде не представляла, что способна так владеть своим голосом. Она пела по его просьбе и с его разрешения, пела для него…
Кристина быстро подошла к двери и закрыла ее на задвижку. Потом вернулась к туалетному столику и начала вытаскивать из пышных волос многочисленные заколки с фальшивыми бриллиантами – реквизит к костюму Элизы, завтра их нужно будет вернуть в костюмерную. Она быстро распустила прическу и прежде чем отправиться переодеваться за ширму робко, с чуть вопросительной интонацией в голосе, позвала:
– Маэстро?
Нет, его здесь не было. Впрочем, можно было бы и не вопрошать пустоту. В последнее время, появляясь по вечерам, он всегда предупреждал ее о своем присутствии своеобразным способом: газовые светильники начинали медленно гаснуть, а потом разгорались вновь. Она успеет сменить тяжелый сценический наряд на простое домашнее платье. Возвращение виконта, – а он непременно вернется, – девушка решила проигнорировать: пусть думает, что она вышла. В конце концов, он мог бы узнать ее и утром во время репетиции, когда прошел мимо буквально в двух шагах от стоящей вместе с Луизой Карва чуть впереди хористок Кристины. Да и спорить с молодым аристократом не хотелось.
Певица заговорщицки подмигнула изящной фарфоровой статуэтке – девушке в роскошном голубом бальном платье, чем-то неуловимо похожей на нее саму, – стоявшей на ее туалетном столике, словно та могла слышать ее мысли. Статуэтка появилась на этом месте в день рождения Кристины, больших сомнений относительно происхождения подарка у девушки не возникло.
Только подойдя к расписанной павлинами ширме, Кристина заметила лежащую на каминной полке красную розу с черной атласной ленточкой. Как всегда Ангел успел оставить цветок до ее прихода. Как он это делает? Как он вообще делает все это и… почему?

* * *

Эрик прислонился спиной к холодному кирпичу стены, пытаясь восстановить сбившееся, словно после долгого бега, дыхание и привести в порядок мысли. Они знакомы. Конечно, же! Как он сразу не сообразил: Кристина рассказывала ему о мальчике старше нее лет на шесть-семь, с которым познакомилась и даже дружила целых три года, когда девочка с отцом жили в Бретани. Мальчика (или юношу?) звали Рауль. Лебер не слишком удивился ее рассказу, он и сам когда-то много возился с малышками Нортуа. Невероятно, но и в жизни случаются ситуации напоминающие выдумки авторов сентиментальных романов: друг детства его ученицы оказался никем иным как виконтом де Шаньи. Теперь ему стал понятен смысл их нелепого на первый взгляд разговора: это были всего лишь воспоминания детства, те милые глупости, которые каждый человек с теплом и нежностью хранит в памяти, но в которые никогда не станет посвящать посторонних. Пожалуй, если бы Эрик сегодня встретился с Люсиль или Жюли Нортуа, им бы тоже было, что вспомнить и посмеяться над детскими шалостями и проказами. Лебер даже улыбнулся этой мысли, он почти успокоился, хотя где-то в самой глубине души все же остался неприятный осадок. И еще пришло осознание простого и бесспорного факта: он ревнует. «Что же это я: сотворил себе Галатею? – с легкой паникой подумал Эрик. – Глупец!»
До него донеслись хлопок закрывшейся двери, запоздалый окрик Кристины и чуть позже отчетливый щелчок задвижки, но он не торопился объявить о своем присутствии. Также как и Кристина, Эрик был уверен, что виконт вернется. После расширения комнаты звукоизоляция стала не столь надежной: находясь под самой дверью, де Шаньи мог услышать его голос. Менее всего Лебер хотел бы скомпрометировать свою ученицу.
Минут десять спустя в дверь действительно постучали.
– Кристина! Кристина!
Девушка не отвечала. Эрик довольно усмехнулся.
– Кристина! Кристина! – повторилось через минуту, в голосе виконта проскользнули нотки растерянности и мольбы.
Лебер начал потихоньку прикручивать освещение. Уже, было, переменившая под влиянием умоляющих интонаций Рауля свое решение и собравшаяся поговорить с ним Кристина замерла на месте. Ангел здесь!
Потоптавшись еще некоторое время у закрытой двери, Рауль пожал плечами, поправил жилетку и, высоко вскинув голову, ушел. Девушка отказывалась от ужина, но он не стал ее слушать. Может быть, у нее были какие-то важные причины? Ее могли ждать подруги, собравшиеся, чтобы поздравить юную певицу с успехом. Или еще что-нибудь в том же роде. Что он, собственно, знает о Кристине, о ее теперешней жизни? Они не виделись семь лет. Но он непременно узнает, завтра он узнает о ней абсолютно все!

* * *

– Браво! Браво! Брависсимо! – тихо пропел Эрик.
Его голос плыл по комнате дыханием нежного майского ветра, ласковой волной южного прибоя в теплый безветренный вечер. Он обволакивал, убаюкивал, наполнял сердце покоем и радостью. В полумраке – на этот раз Эрик оставил минимальную подачу газа – пение Ангела производило особое, чарующее впечатление. Лицо Кристины озарилось светлой улыбкой:
– Маэстро!
– Ты была великолепна, Кристина. Я горжусь тобой.
Девушка по привычке вскинула голову: ей всегда казалось, что голос идет сверху, хотя маэстро часто подшучивал по этому поводу, говоря, что его не нужно искать на потолке.
– Спасибо. Без вас этого никогда бы не было, я не смогла бы так петь.
– Да, наверное. Все равно я счастлив за тебя, мой ангел.
– Вы – мой Ангел Музыки.
Он негромко рассмеялся:
– О, Кристина…
– Кто же вы? Не прячьтесь от меня, я уже не маленькая. Я прошу вас.
В ее голосе было столько… не любопытства, нет, надежды и радостного ожидания, что Эрик не смог устоять.
– Хорошо. Только обещай мне не задавать вопросов…
– Учитель…
– Я неточно выразился: обещай не задавать слишком много вопросов и не требовать немедленных ответов, если я не смогу дать их сразу. Я все расскажу тебе, когда настанет время.
Одна часть сознания, та, что обычно называется здравым смыслом, отчаянно противилась происходящему, но Лебер уже был не в силах остановиться. Он безумно устал, устал изображать из себя бесплотное существо, чуждое человеческим чувствам, желаниям и стремлениям. Как он завидовал молодому виконту, для которого было так просто оказаться рядом с ней, смотреть ей в глаза, прикасаться к ее руке…
– Но почему?
– Кристина, ты знаешь, театр – это нереальный мир. Когда зритель идет на представление, он заранее согласен поверить в то, что макет на колесах – настоящий африканский слон, а листы разрисованной фанеры – замок благородного рыцаря. Главное – это чувства, пробуждаемые в душе игрой актеров. Я тоже играю здесь свой странный спектакль, и пока он не окончен, просто верь мне. Ты согласна?
– Да, как вы скажете, маэстро.
Она машинально поправила оборку светло-розового муарового платья и на секунду приложила руку к груди, словно надеялась умерить частое биение взволнованного сердца. Голова немного кружилась от предчувствия проникновения в заветную, почти сказочную тайну ее загадочного учителя также, как сегодня на сцене, когда зрительный зал взорвался аплодисментами и криками «Браво!».
– Смотри на свое отражение в зеркале, Кристина.
Девушка сделала несколько шагов и замерла, отчего-то не решаясь подойти ближе.
– Теперь плыви, о лебедь мой.., – запел Эрик.
Прекрасный голос посланца небес проник в самую глубину существа Кристины, погружая ее в состояние близкого к трансу восторга. Лебер пел партию Лоэнгрина по-немецки, дойдя до слов короля Генриха, он повел мелодию голосом неожиданно низко, затем, чуть подняв регистр, также без слов озвучил куплет хора. Наконец, опять послышались слова рыцаря святого Грааля, теперь уже по-французски:
– Эльза, принцесса Брабанта слову внемли моему…
Большое, выше человеческого роста зеркало в резной золоченой раме, как показалось Кристине, еле уловимо дрогнуло, и в его потемневшей глубине возникла высокая мужская фигура в длинном черном плаще. Ее контуры очерчивали далекие отблески желтоватого пламени, лицо же было почти неразличимо, потому что газовые светильники в комнате совершенно потухли, а зажженные в стоящем на туалетном столике канделябре три свечи были не в состоянии разогнать сумрак довольно просторной теперь комнаты. Маэстро протянул ученице руку. Кристина вложила свою ладонь в его, и медленно, словно во сне, пошла следом за Ангелом, увлекаемая не столько легким прикосновением, сколько чудесным голосом. Когда они оказались рядом с горящим в стенной скобе факелом, девушка уже завершала свой куплет:
– … тогда душу и тело вручу я свободно.
Теперь ей была хорошо видна скрывающая половину его лица белая маска, но в том эйфорическом состоянии, в котором она сейчас находилась, Кристина ничуть не испугалась и даже как будто не придала этому значения. Эрик забрал факел и, свернув за угол темного коридора, повел Кристину вниз по длинной винтовой каменной лестнице, продолжая петь слова дуэта:
– Эльза, если ныне пред Богом…
Лестничный марш сменился другим коридором, точнее это была целая галерея, настолько широкая, что по ней могли бы проехать рядом два экипажа, свод терялся высоко над головой. Снова поворот и лестница, снизу ощутимо потянуло прохладой, воздух стал более влажным, но Кристина почти ничего не замечала. Захваченная романтическим настроением вагнеровской драмы, она утопала в звуках голоса Эрика и воодушевленно отвечала ему в нужных местах, не вдумываясь в смысл слов до тех пор, пока он не повторил с какой-то особой интонацией финал дуэта:
– Ты все сомнения бросишь,
Ты никогда не спросишь,
Откуда прибыл я,
И как зовут меня!
Они стояли в огромной подземной пещере на берегу озера, на воде покачивалась лодка, нос и корму которой освещали два больших фонаря.
– Вы неслучайно выбрали этот дуэт, маэстро. Именно эти вопросы задавать нельзя?
Кристина изумленно оглядывалась вокруг, пытаясь понять, куда он ее привел. По-видимому, это был самый нижний уровень подземелья Оперы. Но страха не было.
– Задавать можно, но я не смогу ответить на них, – Эрик чуть улыбнулся уголками губ. – Пока не смогу.
Он затушил факел, помог девушке сесть в лодку, сбросил плащ и положил его на дно. Потом столкнул утлое суденышко в воду, забрался сам и взялся за весла. Тихий плеск воды и зябкий ветерок, пробегающий над озером, разогнали сладкий дурман, застилавший до этой минуты сознание Кристины. Куда везет ее скрывающий лицо и имя незнакомец? Девушка непроизвольно вздрогнула. Эрик заметил это:
– Холодно? Ты слишком легко одета, Кристина. Возьми мой плащ.
Видя ее нерешительность, он добавил:
– Я как учитель говорю: простудишься – посадишь голос.
– Сейчас, маэстро.
Такие знакомые менторские нотки с легким налетом самоиронии вдруг совершенно успокоили Кристину: это же ее Ангел Музыки. Разве может он ее обидеть?
Она послушно взяла со дна тяжелый и ужасно большой плащ Призрака; закутавшись в него, словно ребенок в пальто взрослого человека, девушка вопреки здравому смыслу почувствовала себя удивительно уютно. Его голос и искренняя забота грели сердце забытым теплом отцовской нежности. Этот человек был гораздо моложе ее отца, но, вероятно, куда старше Рауля.
– Маэстро…
Она нерешительно замолчала.
– Хочешь спросить, куда мы направляемся? – озвучил ее невысказанный вопрос Эрик. – Скоро ты все увидишь. Чуть-чуть терпения и я напою тебя горячим шоколадом, а потом провожу обратно.
Пещера сузилась, каменные стены сошлись так близко, что можно было бы коснуться их рукой. В одном месте Эрик почти вплотную подвел лодку к зачем-то выбитому в глубине подземелья настенному барельефу в виде головы льва, впрочем, не единственному: по пути им уже попадались эти загадочные архитектурные изыски. Фонари едва разгоняли мрак в пределах одного метра впереди и позади лодки, поэтому Кристина не разобрала, почему или для чего они задержались здесь на несколько секунд. Эрик оттолкнул лодку от стены, сделал десяток гребков, и они оказались в очередной пещере, не слишком большой. Она заканчивалась сводчатой аркой, перекрытой огромной стальной решеткой, которая медленно поднималась вверх. В своеобразный «дверной проем» падал неяркий свет.

 Отправлено: 21.12.08 12:34. Заголовок: Глава Х – Садись сю..

Глава Х

– Садись сюда, – Эрик отодвинул для Кристины кресло у большого письменного стола. – Я скоро вернусь.
– Спасибо.
Юная солистка Гранд Опера снова находилась в состоянии легкого головокружения, теперь уже не от голоса маэстро, а от того, что увидела в его жилище. Она попала в сказку. Ее учитель – не ангел, он – волшебник! Эти всплывающие из озера горящие сотнями свечей канделябры… Такого просто не может быть! Превращенная в подземный дворец пещера на берегу озера: зеркала, бархатные портьеры, старинные гобелены на стенах, пушистые ковры под ногами, необычного вида скульптуры… Особенно ее поразили наполовину выступающие из камня лицо и рука, как будто пытающаяся раздвинуть тиски бездушного мрамора, вырваться на свободу из страшного плена. Маэстро сказал, что работа принадлежит резцу пока малоизвестного, но, безусловно, гениального скульптора Родена. Девушка подумала, что творение этого гения смотрится жутковато, и в то же время от его созерцания было почти невозможно оторваться.
Минуты через две Кристина встала и, повесив черный плащ на спинку кресла, нерешительно отошла от стола. Она уже забыла и о холоде и о своих смутных подозрениях и страхах. Впервые попав в кабинет Лебера, было очень трудно усидеть на месте, борясь с искушением обойти его и внимательно рассмотреть множество находящихся здесь необыкновенных и интересных вещей. Сначала внимание Кристины привлек «постановочный столик»: тщательно выполненный во всех деталях макет сцены с расставленными на ней миниатюрными декорациями «Ганнибала» и очень похожими на настоящих исполнителей куклами привели девушку в восторг. Она осторожно одним пальчиком прикоснулась к слону, и тот поехал, совсем чуть-чуть.
– Ой, – тихо охнула гостья подземелья и прыснула в кулачок, ее развеселило собственное детское изумление.
За столиком обнаружилась невысокая этажерка с немногочисленными книгами – всего десятка три томов. Кристина присела на корточки, теперь ее разбирало чисто женское любопытство: что же читает маэстро, снабдивший ее саму длинным списком художественной и философской классики? Часть литературы была на немецком языке. Среди французских изданий преобладали труды по естественным наукам, математике и философии. Кристина прочла несколько ничего не говорящих ей названий – «Вклад в теорию функций, представимых рядом Гаусса», «Динамическая теория электромагнитного поля», «Рассуждения о Пьетро Помпонацци», – от них юной певице стало немного не по себе. Таких слов как «математические функции» и «электромагнитные поля» она, конечно же, никогда не слышала. С каждой минутой учитель представлялся ей все более загадочным и непостижимым человеком.
Рядом с пугающими вершинами научной мысли заняли свое место «Сандаловый ларец», «Цветы зла», «Пер Гюнт» и сборник новелл Эдгара По. Там же стояло несколько справочников по архитектуре и строительному делу. На отдельной полке Кристина увидела стопку партитур и нотных тетрадей, ей захотелось коснуться их, погладить, как что-то родное и близкое. Но она сдержалась. Кристина не могла знать, что Эрик держит под рукой лишь ту литературу, которая необходима ему в данный момент по работе и ту, что читает сейчас для своего удовольствия.
Девушка выпрямилась и огляделась по сторонам. Стена в глубине кабинета представляла собой целую галерею эскизов и карандашных набросков. Подойдя ближе, она увидела, что рисунки прикреплены булавками к большому полотну светло-серой бумажной ткани. Здесь были ее собственные портреты, сценки репетиций балетной труппы и хора, зарисовки каких-то совершенно незнакомых ей людей и зданий, дуэт Карлотты и Вальдо. Последний был выполнен в явно гротескном стиле, при этом перекошенное истошным воплем лицо примадонны и донельзя неуклюжий тенор вызывали смешанное чувство: глядя на них, хотелось одновременно смеяться и плакать. Судя по всему, рисунки принадлежали не какому-нибудь Родену, а самому маэстро. Этот вывод подтверждался наличием трех, стоящих в разных концах «комнаты» мольбертов, один из которых был занавешен отрезом зеленого бархата, разбросанными там и сям палитрами, кистями и коробками с красками.
Кристина услышала звук приближающихся шагов и поспешила вернуться к столу: вдруг маэстро будет недоволен тем, что она разгуливает по его кабинету. Но все же он вошел прежде, чем она успела снова сесть в кресло.
– Осматриваешься? – спросил он с чуть заметной улыбкой.
Как и обещал, Лебер принес девушке чашку горячего шоколада. Упоительный аромат приятно щекотал ноздри, Кристина едва не облизнулась.
– Простите, я…
Она потупила глаза и даже покрылась легким румянцем, но при этом выражение ее лица сохраняло какое-то чисто женское лукавство.
– Я бы не привел тебя сюда, если бы хотел скрыть что-либо из того, что здесь находится. Это тебе.
Эрик протянул ей шоколад, он и не думал отчитывать ученицу за излишнее любопытство. Наоборот, ему было приятно, что Кристина так или иначе больше узнала о нем. За время отсутствия он успел переодеться, сменив строгую фрачную пару на светло-серые брюки, того же цвета жилет и синий сюртук. Ему не хотелось оставаться в костюме Призрака Оперы, но снять маску он не решился.
– Благодарю вас.
– Садись же, ты моя гостья.
Девушка заняла кресло, а Эрик принес себе стул и поставил его по другую сторону стола напротив Кристины. Она, молча, пила мелкими глотками сладкую горячую жидкость, изредка вскидывая взгляд на хозяина подземного замка. Эрик тоже не начинал разговор, было так хорошо просто сидеть и смотреть на это очаровательное и очарованное дитя, видеть в ее глазах восторг, смешанный с любопытством и радостным удивлением.
– Очень вкусно, – наконец, сказала Кристина и поставила пустую чашку.
– Тебе понравился мой дом? – спросил он.
– Да. Здесь все такое… необыкновенное, – она с трудом подыскала слово, которое хотя бы отдаленно могло отразить ее ощущения. – И все-таки… это же подземелье!
– Иногда люди живут и в более странных местах.
– Вас ищет полиция? – расхрабрившись, Кристина задала уже некоторое время крутившийся в голове вопрос. – Я никому не скажу, клянусь! – быстро добавила она.
– Полиция? Нет. Зачем я им? Не бойся, я не сбежавший преступник и не тайный эмигрант. Просто я не самый везучий человек на этой земле… Уже поздно, пора возвращаться. Идем, я покажу тебе еще одну вещь, и хватит на сегодня впечатлений.

* * *

На этот раз Кристина сидела у него за спиной, так было удобнее править лодкой. Во время плавания оба молчали, Эрик решил, что девушка слишком устала за сегодняшний длинный и чересчур эмоционально насыщенный для нее день. Когда он причалил и обернулся, то увидел, что, закутавшись в его плащ, Кристина спит на дне лодки, свернувшись клубочком и подоткнув одну полу под голову. Кажется, они оба не рассчитали ее силы. Новую звезду парижской оперы сморил по-детски глубокий сон. Она ни разу не приоткрыла глаз, пока Эрик вытаскивал ее из лодки и долго с остановками, присаживаясь время от времени на широкие лестничные перила, нес наверх в ее комнату. Он поднимался в иногда сгущающемся до полной темноты полумраке, ориентируясь на свет далеко отстоящих друг от друга факелов. К счастью, дорогу он знал наизусть до каждого поворота, до каждой ступени.
Не просыпаясь, повинуясь какому-то детскому инстинкту, Кристина обхватила его за шею и сладко спала, склонив голову на плечо Лебера. Это было удивительное ощущение: чувствовать ее чистое дыхание, тепло юного тела, вдыхать аромат ее волос. Ее наивная беззащитность вызвала в его душе волну всепоглощающей нежности, желание всегда быть рядом, защищать, любить…
Уставший, но совершенно счастливый Эрик добрался до потайной двери. В комнате Кристины царили мрак и тишина, свечи догорели. Справа от зеркала должно было стоять кресло. Эрик на ощупь отыскал его и опустил свою драгоценную ношу. Потом зажег свечу и аккуратно подключил газовое освещение. Он перенес девушку на кровать, долго смотрел на ее милое лицо, впитывая каждую черточку, каждый оттенок нежной кожи, каждый отблеск света на каштановых кудрях. Наконец, маэстро нашел в себе силы оторваться от любования своей Галатеей и исчез за зеркалом.

* * *

Теперь он возвращался налегке, прихватив с собой факел. В голове немного звенело, не то от перенапряжения, не то от волнения. Мысли и чувства смешались в густой тягучий коктейль. Появившись нежданно-негаданно молодой виконт внес невероятный сумбур в и без того не безоблачную жизнь Луи Лебера: ни о чем не подозревая, Рауль де Шаньи нажал на некий таинственный спусковой крючок называемый роковым стечением обстоятельств.
Отдавал ли Эрик отчет в своих чувствах себе самому до сегодняшнего вечера? Сердцем он чувствовал, что девушка дорога ему намного больше, чем ученица учителю, но не хотел впускать это знание в разум. Как завоевать доверие и любовь полуребенка-полуженщины, не имея возможности ни показать лица, ни назвать имени, ни объяснить, почему он оказался в подземелье Оперы и зачем продолжает здесь оставаться? Снять маску и рассказать все с самого начала представлялось совершенно немыслимым, тем более, что поводом загнавшему его сюда отчаянию послужили отношения с другой особой. Прошло два с половиной года, и Женеьева де Кавиль сейчас не значила для Эрика ничего. Ничего, кроме одного: она была символом его обреченности на одиночество. С таким лицом ни одна женщина не примет его в свое сердце, не подарит нежности и тепла. Его ум, знания и таланты способны вызывать интерес, быть может, восхищение – глаза Кристины сегодня светились им, – но любовь рождается из иного источника.
Остается с загадочным видом хранить свои нелепые секреты, словно от них зависят судьбы мира – невероятно глупый и, в сущности, бессмысленный обман – и удовольствоваться уроками пения. Теперь их не будет разделять кирпичная стена: увидев орган, Кристина с восторгом согласилась заниматься в подземелье так часто, как это будет возможно. Но бастион воздвигнутой им тайны гораздо крепче и надежнее самых высоких стен. Лебер догадывался, что отныне каждая их встреча станет для него мучительной пыткой. Если бы он мог сейчас уехать с тем, чтобы вернуться с нормальным человеческим лицом, избавившись от этой гротескной пародии одной его половины на другую! Но отъезд был совершенно невозможен.
Погруженный в невеселые размышления Эрик спустился на предпоследний уровень подвалов, – снизу уже слышался тихий плеск: воды медленно текущего притока Сены бились о каменные стены подземелья, – когда заметил мелькнувшую впереди, в слабом отблеске далекого настенного факела, тень. Под ложечкой засосало от нехорошего предчувствия: Дени. Никого другого быть здесь, да еще в такое время не могло. Неужели он видел Кристину в «доме» архитектора? Следил за ними? Зная своеобразный характер своего подопечного, Эрик внутренне содрогнулся. С Дени нужно будет поговорить. Но насколько это поможет оградить девушку от изобретательной детской ревности Духа Оперы?

* * *

Проснулась Кристина лишь около полудня. Открыв глаза, она тревожно огляделась по сторонам и с облегчением вздохнула: ее окружала привычная обстановка собственной комнаты, неяркое осеннее солнце робко заглядывало в окно. Девушка села на кровати, провела ладонью по лбу:
– Боже мой, какой странный сон, – вслух сказала она.
Кристина с удивлением обнаружила, что заснула прямо в платье, и никак не могла вспомнить, когда и как добралась до постели.
Или это все-таки был не сон? Голос Ангела, дуэт из Лоэнгрина, путешествие на лодке по подземному озеру…
Она соскочила с кровати и почти бегом бросилась к зеркалу. Тщательный осмотр рамы ничего не дал: зеркало, как и прежде, было намертво вмуровано в стену, не то что отодвинуть, даже пошевелить его было невозможно.
В дверь негромко, но настойчиво постучали:
– Кристина, Кристина! – послышался взволнованный голос Мэг.
Кристина оставила свои бесплодные попытки, отперла дверь и впустила подругу:
– Что случилось?
– Это я тебя хотела спросить. За последние полчаса я стучу тебе уже третий раз!
Голубоглазая блондинка немного ниже Кристины ростом, тоненькая и гибкая, как и положено балерине, впорхнула в комнату. Сиреневое платье придавало ее глазам особенную глубину, а наброшенная на плечи белая мантилья подчеркивала свежесть юного личика.
– Наверное, я очень крепко спала. Совершенно ничего не слышала. Как хорошо, что ты пришла, Мэг. Представляешь, вчера вечером здесь был Рауль!
Девушки присели на софу. Накануне днем Кристина успела рассказать подруге о своем давнем знакомстве с виконтом де Шаньи, и теперь Мэг с жадным девическим любопытством выспрашивала певицу обо всех подробностях романтического свидания.
– Ну, почему ты отказалась? Ужин с аристократом.., – Мэг мечтательно закатила глаза.
– Ты смеешься? Что бы сказала твоя мама? – резонно возразила Кристина.
Мэг как-то сразу поскучнела:
– Да, мама была бы недовольна. Иногда она так посмотрит, что мурашки по спине. А уж если начнет отчитывать…
– И потом я так устала. Даже не заметила, как уснула, – Кристина ненадолго замолчала, потом отчего-то понизив голос, сказала почти шепотом: – Мэг, я хочу рассказать тебе еще кое-что.
– Что? – глаза юной балерины снова засверкали врожденным любопытством.
– Кое-что интересное, – пообещала Кристина. – Только есть ужасно хочется, и нужно привести себя в порядок.
– Хочешь, я принесу кусок киш «Лоран» и сыра? – предложила заинтригованная подруга.
– Ты меня спасешь, – улыбнулась Кристина.
Девушка действительно была голодна, вчера она так переволновалась, что забыла думать о еде. Даже предложение Рауля поужинать не вызвало у нее и намека на аппетит.
– Я сейчас, – Мэг проворно вскочила на ноги и скрылась за дверью.

* * *

– И кто же был этот таинственный незнакомец? – выслушав длинный рассказ о ночных приключениях подруги, спросила Мэг.
– Призрак Оперы!
– Тебе приснился Призрак Оперы? Я бы со страха умерла!
– Это же был только сон, Мэг. Я вообще поняла, кто мне приснился, только когда проснулась.
– А какой он был?
– Такой, каким его описывала тебе мадемуазель Жерарда, – улыбнулась Кристина.
– О! – Мэг закатила глаза и повалилась на софу, затем резко села и трагическим тоном с сильным придыханием, делая акцентирующую паузу на каждом втором или третьем слове, произнесла: – Это был… высокий молодой мужчина… чуть старше тридцати… с красивыми зелеными глазами… и приятным голосом…
Имитируя манеру речи тридцатисемилетней костюмерши, балерина выпучила глаза и приложила правую руку к груди. Выглядело это настолько уморительно, что, расхохотавшись, девушки не могли остановиться минуты три.
– Ох, Мэг, как ты меня развеселила! – Кристина с трудом подавила последние приступы судорожного смеха. – Ты не поверишь, но в моем сне он точно так и выглядел!

 Отправлено: 27.12.08 13:53. Заголовок: Глава XI Мэг влетел..

Глава XI

Мэг влетела в оформленную в светло-голубых тонах и обставленную изящной ореховой мебелью – прощальный подарок Александра де Невалье Франсуазе – гостиную словно маленький ураган. Девушки так увлеклись разговорами о мужчинах, что едва не позабыли о назначенной на три часа репетиции. Балерина распахнула дверь в свою комнату, но на пороге ее остановил строгий голос матери:
– Мэг? Где ты ходишь? Поди сюда немедленно.
От неожиданности девушка вздрогнула, она была уверена, что та, как обычно, уже на сцене.
– Я была у Кристины, – извиняющимся тоном откликнулась она.
Заглянув, в открытую дверь, Мэг удивилась еще больше.
Мадам Жири в темно-коричневом дорожном платье сидела перед трюмо и укладывала волосы. На кровати лежали вытащенные из шкафа вещи, на полу стоял чемодан. Беспорядок, царивший в «золотой» комнате, которой позавидовал бы и будуар великосветской дамы, настолько не сочетался с утонченным изяществом обстановки и так не соответствовал педантичному характеру матери, что Мэг не на шутку встревожилась.
Пересекая комнату, она машинально поправила маленькую атласную подушечку на софе и нерешительно остановилась в двух шагах от туалетного столика:
– Мама, что случилось?
– Собери вещи на несколько дней, через два часа мы уезжаем, – не оборачиваясь, распорядилась Франсуаза.
– Куда?
Мэг окончательно растерялась.
– Скончалась твоя бабушка Жири, – Франсуаза жестом указала на лежащий на туалетном столике вскрытый почтовый конверт, – мы едем в Дижон.
– А Кристина тоже поедет?
– С чего ты взяла? Дирекция ее не отпустит: завтра спектакль.

* * *

Со свекровью Франсуаза познакомилась лишь на похоронах Клода. Что и говорить, не самый удачный момент для любого знакомства. Даже не зная, что последние полгода сын и его жена жили отдельно, Маргарита Жири с одного взгляда прониклась к невестке чувством стойкой неприязни. Женщина почувствовала, что молодая красивая балерина вовсе не убита горем. Похоронив мужа, она будет жить дальше и радоваться жизни, тогда как для вдовы преподавателя классических языков дижонской гимназии вместе со смертью сына мир утратил все краски, запахи и звуки.
Франсуаза не пыталась рассказать свекрови, каким кошмаром стали последние два года ее жизни рядом с «ангелочком Клодом». Что толку «клеветать» на гениального мальчика, окончившего свою беспутную жизнь в одном из притонов на улице Сен-Дени от передозировки опия? Какими словами она могла бы описать историю чудовищного превращения нежного и пылкого влюбленного, вдохновенного поэта, часами читавшего стихи невесте, в вечно пьяного злобного монстра, приходящего домой на едва держащих погрузневшее тело ногах лишь для того, чтобы устроить скандал или, в лучшем случае, упасть на кровать и храпеть до полудня? Бывшая солистка балета в полной мере прочувствовала, что такое счастливая жизнь с непризнанным гением. О, да, она его любила, любила до самозабвения. Старалась поддержать и обнадежить, терпела бесконечные пирушки с собратьями по перу, прощала проведенные вне дома ночи, вместе с младшей дочерью соседа-зеленщика Жерардой брала шитье на дом. Франсуаза не выдержала, когда к вину прибавился опий.
Холодные темно-серые волны под мрачным, затянутым тучами осенним небом казались плотными и тягучими, они обещали покой и забвение. В сгущающихся сумерках редкие прохожие спешили миновать мост и скрыться от пронзающих порывов сырого, изо всех сил старающегося сорвать с них головные уборы ветра за домами близлежащих улиц. Крупные капли начинающегося дождя тяжело застучали по мосту, заставляя горожан еще больше ускорить шаг. Никому не было дела до судорожно вцепившейся в кованую ограду Аустерлица растрепанной молодой женщины в поношенном, очевидно домашнем синем в крупную клетку платье без верхней одежды и шляпы. В эти страшные минуты Франсуаза была одна посреди огромного безразличного города: только она и манящие воды Сены. Она не чувствовала ни леденящего руки холода металла, ни пробирающего до костей ветра, ни боли от прошедшихся по голове и скулам кулаков Клода. Разве что-то могло сравниться с бушующим ураганом багрового пламени, выжегшим черную дыру там, где еще недавно мучилась и страдала ее любящая душа?
Оставив плачущую Мэг вместе с кошельком кое-как собранных тайком от мужа денег на попечение испуганной Жерарде, Франсуаза выбежала из дома с единственным желанием: уйти как можно дальше от этого ужасного места, места, где сегодня умерла ее любовь. Ноги несли ее сами, в раскалывающейся от боли голове не возникало ни единой мысли, пока она не оказалась посередине Аустерлицкого моста. Решение пришло внезапно и неотвратимо.
– Что вы делаете, мадемуазель!
Крепкие мужские руки обхватили Франсуазу за талию и рывком стащили с перил, где балерина простояла около минуты, привычно сохраняя равновесие и все еще не решаясь сделать последний шаг. Она развернулась и попыталась вырваться, их лица почти соприкоснулись. В тусклом свете горящего на козлах кареты фонаря он узнал ее:
– Франсуаза! Франсуаза Рено, – потрясенно сказал барон де Невалье. – Боже мой, что с вами?
Произнесенное им имя вырвало ее из состояния глубокого помрачения, женщина перестала сопротивляться. Несколько секунд она с изумлением смотрела на экипаж, приближения которого не услышала, и на своего словно небом посланного спасителя. Рыдания сотрясли ее тело, ноги стали ватными:
– Идемте же, – не позволяя ей упасть, Александр довел Франсуазу до кареты и помог забраться внутрь. – На улицу Лекурб, – садясь, бросил он кучеру.
Барон отвез бывшую балерину в квартиру, которую держал для встреч с друзьями и не только подальше от семейного очага. К большому сожалению не только Франсуазы, но и самого Александра, к моменту их драматической встречи на Аустерлицком мосту де Невалье уже два года был женат.
Годы спустя Франсуаза так и не смогла решить для себя, была ли любовь к Клоду Жири счастьем или трагедией ее жизни. Несмотря на всё, что она вынесла в замужестве, и даже на реально существовавшую – Александр признался, что был в свое время готов жениться на мадемуазель Рено – и навсегда утерянную возможность стать баронессой де Невалье, она сохранила память о прекрасном, неповторимом чувстве. Человек, которого похоронили на кладбище Монпарнас, не имел никакого отношения к ее возлюбленному, о покойном вдова не пролила ни слезинки.
Попытки почти открыто обвинившей ее в смерти Клода Маргариты Жири вмешаться в дальнейшую свою и Мэг жизнь Франсуаза пресекла со всей допустимой резкостью. В течение четырнадцати лет их общение носило сугубо эпистолярный характер: бабушка Жири поздравляла внучку с днем рождения, Франсуаза, а потом Мэг, в свою очередь, слали поздравительные письма к Рождеству и на именины мадам Марго.
Известие о ее кончине не вызвало у Франсуазы никаких особенных эмоций: как единственным оставшимся родственникам им с Мэг просто предстояло исполнить свой христианский долг.

* * *

День выдался сумбурный. За пять минут до репетиции в Опере появился Рауль, они едва успели перемолвиться парой слов. Вечером виконт был занят, поэтому пригласил Кристину на прогулку завтра днем. Им было о чем вспомнить, поговорить. Внезапный отъезд Мэг и мадам Жири внес свою лепту в суету и общую бестолковость событий. Кристине пришлось уйти с репетиции раньше, чтобы успеть переодеться и проводить их на вокзал. Вместе с Кристиной поехала мадемуазель Жерарда.
Отношения, связывающие великолепную руководительницу балетной труппы и невзрачную костюмершу, у многих вызывали недоумение. Их трудно было назвать подругами, настолько они казались противоположны во всем: властность и уступчивость, гордость и граничащая с самоуничижением скромность, почти королевское достоинство и полная неспособность постоять за себя. Многие слышали, что именно Франсуаза с помощью де Невалье в свое время устроила Жерарду в театр и очевидно покровительствовала ей. Но самым удивительным было то, о чем в Опере знала, пожалуй, только Мэг: Жерарда была едва ли не единственным человеком, способным оказывать влияние на строгую и часто нетерпимую к чужим слабостям мадам Жири. Несмотря на то, что юная балерина нередко посмеивалась над костюмершей, к Жерарде она питала самые нежные чувства. Еще в детстве, когда Мэг случалось напроказничать, она всегда искала защиты у добродушной дочери зеленщика. Порой одно лишь произнесенное мягким голосом Жерарды с непередаваемой интонацией мольбы и еле уловимого укора слово «Франсуаза!» спасало шалунью от наказания. В сердце старой девы нашлось местечко и для Кристины.
– Ну, вот, поехали, – Жерарда вздохнула. – И нам пора.
Они вышли из здания вокзала и сели в наемный экипаж. Копыта мерно застучали по мостовой, за окнами поплыли дома, прохожие и зажигающиеся в ранних осенних сумерках фонари.
– Не грусти, Кристина, – как всегда, заботясь больше о других, чем о себе, попыталась утешить явно расстроенную девушку костюмерша. – Они скоро вернутся, ты и не заметишь, как пролетит время. С твоими-то успехами, только знай, как поклонникам глазки строить.
– Мадмуазель Жерарда! – в карете было почти темно, поэтому появившийся на щеках юной солистки румянец заметить было невозможно, но ее выдал взволнованный и смущенный тон восклицания.
– Ну, ну! Это же обычное дело. Кто не обратит внимания на такую красавицу? Только держись с ними строго, мужчины все одинаковы, – беззлобно подначила Кристину Жерарда. – Вот взять хоть виконта. Такой весь из себя улыбающийся, как будто простой. А глаза холодные.
– Что вы, вам показалось! Я давно знаю Рауля, – горячо возразила Кристина. – Мы с детства знакомы, только давно не виделись.
– Вот оно как, – удивилась Жерарда. – Может быть, может быть. А все-таки человека видно по глазам.
Невольно в памяти Кристины всплыл недавний разговор с подругой.
– А Призрака? – неожиданно для самой себя спросила она.
– Какого призрака? – не поняла костюмерша.
– Ну… Призрака Оперы, – смутилась Кристина. – Вы ведь его встречали.
– Это тебе Мэг рассказала? Ох, болтушка! Ты знаешь, Франсуаза… мадам Жири, – поправилась Жерарда, – не любит, когда говорят о нем.
– Расскажите, мадемуазель Жерарда. Обещаю, я ничего не скажу даже Мэг.
– А что рассказывать-то?
– Он… Призрак… человек, да?
– Да уж не выходец с того света, можешь мне поверить.
Карета накренилась на повороте, Кристина испуганно вцепилась в край сидения, мадемуазель Жерарда каким-то загадочным образом умудрилась сохранить равновесие. Повернув, экипаж выпрямился и плавно покатил дальше.
– А как вы его встретили? Мэг ничего мне толком не объяснила.
– Это я по глупости своей пошла в подвал Мили искать, – вздохнула о пропавшей кошке костюмерша. – Она у меня, почитай, восемь лет прожила, еще в старой Опере я ее подобрала малюсенькую. Да ты ее помнишь…
Девушка кивнула.
– Нет ее и нет, день, два… На третий взяла я фонарь и пошла.
– Одна? – удивилась Кристина.
– Так вот ума-то нет, не хотела никому быть в тягость.

* * *

Редко встречающиеся рабочие бросали в ее сторону недоуменные взгляды, но вопросов не задавали, не пытались остановить. Ни в ближнем, ни во втором подвале Мили она не обнаружила. Чем дальше заходила Жерарда, тем гуще казалась ей окружающая темень. С каждым поворотом, с каждой лестницей становилось все холоднее, случайное прикосновение к влажным стенам вызывало невольную дрожь во всем теле. Время от времени она звала кошку, ей отвечало жутковатое эхо. Уже около получаса она не слышала ни человеческих голосов, ни шагов, ни каких-либо иных звуков, свидетельствующих о том, что неподалеку находятся люди. Только противный писк и цокот крысиных коготков. Жерарда изо всех сил старалась отогнать вдруг подступивший к самому горлу страх. Ее поиски были совершенно бессмысленны. И что это она вздумала искать кошку в необъятном подземелье Оперы? Будто затмение какое нашло. Повернув обратно, костюмерша долго плутала в практически неосвещаемых коридорах, натыкалась на какие-то лестницы, поднималась по ним, но попадала в такие же необитаемые тоннели. С ужасом она поняла, что окончательно заблудилась. Жерарда присела на ступеньку очередной, неизвестно куда ведущей лестницы. Ноги гудели, она не привыкла так долго ходить. Холода она уже не чувствовала, наоборот, от волнения и непривычных физических усилий ей стало жарко. В горле пересохло. Женщина прекрасно понимала, что искать ее никто не будет: сама же отправилась в подвал, никого не предупредив. Если только кто-нибудь из видевших ее рабочих вспомнит и скажет. Да кто же их станет спрашивать? Положение было совершенно отчаянное. Вдруг ей показалось, что далеко справа она видит размытое световое пятно. Жерарда была близорука и некоторое время не могла разобрать, приближается к ней слабый источник света или же удаляется от нее. Она вскочила на ноги и побежала за меркнущим огоньком. Кто-то очень быстро двигался впереди, женщина поняла, что не сможет догнать этого человека:
– Помогите! Пожалуйста, помогите! – отчаянный крик разнесся далеко во все стороны, эхо подхватило его и, играя, рассыпало дробью о каменные стены.
Пятно света остановилось, вскоре Жерарда вздохнула с облегчением: человек, очевидно, повернул в ее сторону. Она стояла на месте, отчего-то не решаясь вернуться к лестнице, у которой оставила свой фонарь. Когда ее слабые глаза смогли различить приближающуюся высокую фигуру с факелом, она, наконец, удивилась тому, что не слышит звука шагов. Мужчина двигался бесшумно как… Призрак! По-настоящему испугаться Жерарда не успела – Призрак Оперы был уже совсем рядом и вопреки своему обыкновению заговорил с ней:
– Как вы оказались здесь, мадам?
У него был приятный голос и скорее удивленный, нежели враждебный тон. От неожиданности – ни один человек, встречавший в Опере Призрака, не мог похвастаться дружеской беседой со знаменитым привидением – Жерарда ответила чистую правду:
– Я искала свою кошку, месье…
– Что? – казалось, он был искренне поражен. – Крайне неразумно, мадам… простите, мадемуазель Жерарда, спускаться сюда в одиночку. Здесь водятся крысы и легко заблудиться. Идемте, я покажу вам дорогу.
Если Призрак и был удивлен появлением в его подземных владениях неосторожной костюмерши, то ее изумление превзошло все мыслимые пределы. Он знал ее, знал ее имя! И почему только вечно пьяный дурень Буке рассказывает о Призраке всякие ужасы? Безносый череп скелета, леденящий душу взгляд светлых, почти неразличимых глаз, тонкие бескровные губы, длинные костлявые пальцы… Ерунда какая. Все было совсем не так. Она увидела четкий чеканный профиль, понимающий и немного ироничный взгляд светящихся умом зеленых глаз, чуть изогнутые в загадочной, но не злобной усмешке красиво очерченные губы, холеные руки музыканта с крупными и в то же время изящными кистями. Что бы ни скрывала белая полумаска, таинственный облик этого человека (именно человека, а никакого не привидения!) вызывал смешанное с благоговейным трепетом мучительное любопытство. Следуя за любезным – всю дорогу он соизмерял свой быстрый шаг с ее возможностями и подавал руку в опасных местах – проводником, Жерарда и думать забыла о страхе. Уж чего ей бояться в ее-то возрасте, кроме голодной смерти во мраке полного крыс подвала!
– Теперь вы пойдете по этому коридору прямо, никуда не сворачивая. Он приведет вас в ближний подвал, где хранят декорации и реквизит спектаклей последнего сезона.
– Вы так добры, месье… Как я могу вас отблагодарить? – Жерарда сама не очень понимала, что такое она говорит Призраку Оперы, но сказать обычное «спасибо» тому, кто спас ее никчемную жизнь, казалось недостаточным.
– Обещайте мне больше не гулять по подвалам, мадемуазель, – сказал он серьезным тоном, но в глазах плясали лукавые искорки веселья, – и не рассказывайте о нашей встрече слишком много. Прощайте!
– Не буду, – точно маленькая девочка пообещала уже немолодая женщина. – Прощайте!
Призрак чуть заметно кивнул, повернулся и прежней стремительной походкой двинулся прочь от застывшей на месте костюмерши.

* * *
– В жизни у меня не было таких приключений. А вот поди ж ты. До сих пор не пойму, как со мной такое случилось…
Кристина зачарованно слушала немного нескладный, но подробный и не лишенный красочности рассказ костюмерши. Сомнения все больше овладевали ее душой: а было ли сном то, что при свете дня она с легкостью отнесла к области видений, навеваемых лукавым шутником Морфеем?
Когда Жерарда закончила, они уже подъезжали к Опера Гарнье.

 Отправлено: 01.01.09 08:54. Заголовок: Глава XII – Позволи..

Глава XII

– Позволишь поинтересоваться, где ты была сегодня днем?
Спокойный голос маэстро с легким налетом обычной ироничности отчего-то смутил Кристину. Она только что переоделась после спектакля и чувствовала себя еще более уставшей и измученной, чем в день премьеры. Два дня она ждала и боялась появления Ангела Музыки. Ей так хотелось услышать и… увидеть его снова, убедиться в своих волнующих предположениях. И как некстати была эта неприятная слабость во всем теле…
– В саду Тюильри.
– Странная фантазия – любоваться обгоревшими руинами под дождем: погода не слишком хороша для романтических прогулок, – заметил Ангел. – Ты не простудилась? Мне не понравилось, как звучал на сцене твой голос, Кристина.
– Простите…
Маэстро был прав. Сегодня действительно дул резкий холодный ветер, и развалины дворца Тюильри выглядели как-то особенно мрачно и неуютно на фоне затянутого свинцовыми тучами неба и полуобнаженных деревьев сада. Плывущие по воде пруда желтые, пожухлые листья не красили пейзаж, а вызывали чувство неприятного озноба. Пустующие цветники, неработающий фонтан… Даже скульптуры на аллеях и по краю террасы казались печальными призраками ушедших времен. Они с Раулем едва успели углубиться в восточную часть парка, как начал накрапывать дождь. Сначала он был мелкий, но быстро набирал силу. До кареты, ожидавшей их на площади Согласия, они добежали, уже изрядно вымокнув. Не только романтическая прогулка, но и дружеская беседа не состоялись: пришлось срочно вернуться в Оперу. Затея с прогулкой оказалась на редкость неудачной, рассказывать о ней Ангелу было стыдно. К тому же Кристина боялась признаться, что горло у нее действительно першит: на этот счет маэстро был очень строг. «Певица должна беречь голос!» – эту аксиому он повторял ей почти два года.
– … мы были недолго и ушли до дождя, – краснея, солгала девушка.
– Право же, виконт де Шаньи мог придумать что-нибудь более изысканное или интеллектуальное, чем прогулка на холодном ноябрьском ветру, – не без легкого ехидства сказал Лебер.
Эрик решил ни в коем случае не проявлять признаков ревнивого недовольства. Немного насмешливой снисходительности, толика вежливого любопытства – все же друг детства любимой ученицы – и не более того.
Кристина смутилась еще больше. Он словно прочел ее мысли. Или незримо присутствовал там, в саду?
– Откуда вы знаете?.. – она осеклась и замолчала.
– О твоем друге детства Рауле? Ты сама мне рассказывала. Помнишь?
Как все же она была еще юна и наивна. Эрик вспомнил слова дяди Антуана: «Человека образованного, Луи, отличает не столько сумма приобретенных знаний, сколько способность восполнять их недостаток за счет привычки к систематизированному мышлению». Ему не нужно было следить за ними, чтобы представить с большой долей вероятности, как Кристина провела день.
– Да. Вы сердитесь?
– Я беспокоюсь. Твой верхний регистр был сегодня резок.
– Я расстроена отъездом Мэг и мадам Жири, маэстро. Мне неуютно здесь без них и… я как будто сама не своя, – попыталась придумать правдоподобное оправдание девушка. – И потом перед спектаклем я встретила за кулисами сеньору Гуардичелли.
Поводов для расстройства на самом деле оказалось достаточно. Рауль на спектакле не появился. Кристина не без оснований волновалась за друга: ведь, отвезя ее в Оперу, он, должно быть, еще не менее получаса добирался до дома в мокрой одежде. А разговор с истекающей желчью примадонной мог кого угодно вывести из равновесия.
– Дижон еще не край света, мой ангел. И ты не одна в Опере, ведь так? Я никому не дам тебя в обиду, в том числе сеньоре Гуардичелли. Понятно, это повлияло на твое исполнение. Карлотта сейчас не станет претендовать на роль Элизы, не в ее правилах «надевать платье с чужого плеча». Но как только речь зайдет о новой постановке, нас ждет нелегкая борьба. Твой голос должен быть в лучшей форме, понимаешь? И никакие переживания и личные невзгоды не должны влиять на него.
– Да, маэстро.
– Ты устала или мы можем немного порепетировать?
– Я.., – Кристина понимала, что сейчас ей лучше бы не напрягать связки, но желание узнать правду – было или не было – о таинственном путешествии в подземелье Оперы оказалось сильнее здравого смысла, – готова.
– Возьми накидку.
Пока девушка отошла за накидкой, Эрик быстро прикрутил освещение и открыл дверь. Обернувшись, Кристина увидела ожидающую ее в глубине золоченой рамы исчезнувшего зеркала высокую фигуру.

* * *

Спускаясь, они не пели, а разговаривали, как это часто случалось последнее время до или после репетиций. Как только Кристина зашла за зеркало, Эрик намеренно не дал ей опомниться и засмотреться по сторонам:
– Ты бывала в Тюильри прежде, весной или летом, когда фонтаны играют на ярком солнце, клумбы пестрят лилиями, бархатцами и георгинами, а аллеи утопают в зелени каштанов и грабов?
– Да, один раз, еще с папой, – кивнула девушка. – Было так чудесно, я даже не заметила этих страшных развалин. Почему они стоят столько лет в самом центре города?
– Видишь ли, никак не могут решить, имеет ли смысл вкладывать средства в реконструкцию дворца или же проще его разобрать. Его построили триста лет назад для королевы Екатерины Медичи во времена Карла IX и Генриха III, расширяли и достраивали при Генрихе IV и Короле-Солнце. Это часть нашей истории, жаль его терять. Но, если бы спросили меня, – Лебер чуть заметно улыбнулся – в действительности его мнение, в числе других ведущих парижских архитекторов, уже спрашивали ответственные господа из министерской комиссии по вопросу дворца Тюильри, – я бы сказал, что восстановлению творение Делорма не подлежит.
Кристина вновь заслушалась учителя. Не так давно они с Мэг прочли купленный в книжной лавке – тайком от мадам Жири – полный захватывающих приключений роман месье Дюма о прекрасной и безумной любви. Некоторые моменты заставили их краснеть, другие – вздыхать, а третьи – плакать навзрыд. Поэтому имена последних Валуа вызвали у девушки неподдельный интерес: слова Эрика упали на благодатную почву, возделанную великим популяризатором и мистификатором истории. Их беседа, состоящая из ее коротких вопросов и его длинных, увлекательных, иногда шутливых ответов, забредала в дебри веков и возвращалась к современному облику Парижа.
Это было странное ощущение – ее Ангел, ее всезнающий бестелесный Голос обрел зримые очертания: внимать ему, видя завораживающий блеск живых глаз и притаившуюся в уголках губ улыбку, которые прежде она лишь воображала, было удивительно приятно. Кристина позабыла о недомогании и едва ли обращала внимание на темноту, бесконечные ступени и разбегающихся при свете факела крыс. Казалось, она могла бы идти и идти куда-то, вот так разговаривая и смеясь, опираясь на его сильную надежную руку, час за часом, день за днем, всю свою жизнь.

* * *

Свеча медленно истаивала и оплывала. Наверное, уже целый час он смотрел, не отрывая взгляда, на дрожащий язычок пламени и прозрачные восковые «слезы». Читать при одной свече было трудно, а зажигать больше не хотелось. Книга бесполезным грузом лежала на коленях, умная и страшная книга, из тех, что он нередко с большим трудом выпрашивал у Эрика. Он так мечтал стать хотя бы немного похожим на своего покровителя, но, в основном, архитектор держал у себя литературу, которую было практически невозможно понять без длительной подготовки и обучения. И именно этот труд малоизвестного датского автора, изданный во Франции небольшим тиражом всего в триста экземпляров, Эрик никак не хотел давать Дени.
«Болезнь к смерти» Лебер приобрел почти случайно, как интеллектуальную редкость, однако идеи Кьеркегора в большинстве своем оказались чужды деятельной и не отличающейся религиозностью натуре профессора физики. Лишь некоторые положения, касающиеся проблем бытия внутреннего индивидуального Я, вызвали его интерес и приятие. Эрик пожалел, что принес книгу в подземелье: ее мрачное название настолько приковало воображение впечатлительного воспитанника приюта Сен-Мишель, что тот буквально извел Лебера бесконечными просьбами, капризами и лестью, только бы получить это сочинение в руки.
Почти позабытые основы христианской веры, когда-то преподанные Дени отцом Бернаром, воскресли в памяти обитателя подвалов, но книга так странно интерпретировала простые истины катехизиса, словно автор вел речь о совершенно иных вещах. Даже непонятые, они задевали некие глубинные струны души, болезненно и отчего-то сладко отзывались в измученном сердце изгоя: «Осмелиться по сути быть самим собой, осмелиться реализовать индивида – не того или другого, но именно этого, одинокого перед Богом, одинокого в огромности своего усилия и своей ответственности, – вот в чем состоит христианский героизм». За месяц Дени одолел не больше десяти страниц, но и этого было достаточно: загадочные рассуждения датского теолога, грозные, сочащиеся вселенской тоской и извечным ужасом фразы огненными письменами полыхали в сознании. Их было приятно повторять и переписывать в специально купленную тетрадь яркими красными чернилами: «… смерть обозначает также крайнее духовное страдание, тогда как само выздоровление означает вместе с тем смерть для мира».
Дени понимал, что умирает. Все чаще подступающая мучительная слабость и постоянная, лишь притупляемая лекарствами боль рождали то самое отчаяние, о котором писал мыслитель. Боже, за что? Его жизнь была кошмаром, наполненным одиночеством, мукой и предательством. И вот теперь, когда он почти поверил в существование божьего милосердия, обрел близкого человека, которым не мог не восхищаться, словно все демоны сговорились отнять у него заботу и внимание Эрика. Почему снова? Сейчас? Эрик все больше отдаляется от него. Он уже не принадлежит подземелью и ему, Дени. Разве это справедливо?
Всем существом Дух Оперы ощущал скрытое стремление покровителя вырваться из созданного ими уютного, безопасного мира, покинуть его навсегда. При мысли об этом горечь и страх подступали к самому горлу, глаза начинало щипать, а виски сдавливал стальной раскаленный обруч.
Дени резко встал, книга упала на пол, пламя испуганно дрогнуло и едва не потухло. Он опрометью бросился вон из своего логова: бежать, ползти, упасть на колени и умолять… Только бы Эрик не оставил его, не бросил умирать одного, не ушел к ней…
Плеск воды приветливо нашептывал свою неумолчную однообразную повесть о тишине и покое. Дени осмотрелся, лодки у берега не было: Эрик должен быть дома. Привычные манипуляции с сапогами с каждым разом становились все мучительнее. Эрик просил Дени как можно реже ходить через озеро и каждый день навещал его сам. Но какой, право, был смысл беречь это умирающее тело? Дени, стиснув зубы, вошел в воду. Он уже миновал узкую часть пещеры, когда мощные звуки органа, необычно резкие и диссонансные заполнили окружающее пространство, взметнулись ввысь отчаянным криком и тут же затопили сознание сметающим все преграды торжеством неземной гармонии. Дени замер, по телу прошла волна дрожи, а сердце заколотилось соборным колоколом: это была она – опера Эрика. Потрясающий гимн страсти и силы, нежности и отчаяния, скорби и безоглядной решимости срывал с души пелены и покровы, освобождал, раскрепощал, возносил на небеса и стремительно швырял в пропасть, чтобы поднять вновь в сияющую, запредельную высь. Дени мечтал однажды умереть под эти звуки, исчезнуть в творении гения, чтобы так, наконец-то, стать счастливым.
Он простоял на месте не менее пяти минут, прежде чем нашел в себе силы сделать следующий шаг. А музыка все лилась и лилась, притягивая и отторгая, увлекая безумным водоворотом чувств. Дени остановился у поднятой решетки, он почти задыхался. Нужно было отдышаться и подождать, чтобы глаза притерпелись к заливающему жилище композитора свету.
Поравнявшись с аркой «ворот», Дени с трудом удержался на ногах: ощущение было такое, как будто его с размаху ударили молотом в грудь. Эрик играл свою музыку для НЕЕ.

* * *

Может быть, зря он поддался на наивные просьбы неподготовленного ребенка? Кристина стояла справа от клавиатуры органа, Эрик боковым зрением замечал изменения в выражении ее лица: от почти испуганного удивления к глубокому потрясению и экстатическому восторгу. Девушка учащенно дышала, пальцы стиснутых рук нервно подрагивали, глаза светились благоговейным восхищением. Право же, он не ожидал настолько острой реакции, полагая, что впечатление, которое производит его музыка на первого слушателя – Дени – связано с особенностями образа жизни и специфической организацией психики Духа Оперы. В то же время Равель скорее был озадачен, чем восхищен новаторским экспериментом Лебера: «Должно быть, это гениально, Луи, но очень уж необычно, – не стал скрывать своих сомнений либреттист, – если нас освищут, я удивлен не буду». Эрик и сам понимал это. Тем более приятно было осознавать, что его ученица, его Кристина прониклась творением его мятущейся души, этим поиском новой выразительности на грани нарушения всех мыслимых законов создания музыкального произведения.
Композитор взял последний аккорд и застыл, вслушиваясь в тихий и нежный отзвук затерявшейся где-то под сводами пещеры финальной фразы исполненного отрывка. Наверное, музыка не должна завораживать своего творца, быть может, в этом есть нечто неправильное, как в нарциссическом самолюбовании, но Эрик всегда вкладывал в исполнение слишком много внутренней силы. Игра опустошала его, обычно это состояние длилось две-три минуты.
Подчиняясь неведомому порыву, Кристина шагнула к маэстро. Ее голова пылала, а сердце истекало щемящей нежностью. Из недр переполняющего душу восторга вдруг родилась отчаянная решимость: она должна, должна увидеть его и все узнать! Ее пальцы коснулись его лица, Эрик закрыл глаза. Мгновение и белая маска оказалась в руках маленькой любопытной Пандоры.

 Отправлено: 03.01.09 05:25. Заголовок: Глава XIII – Кристи..

Глава XIII

– Кристина, зачем?
Под взглядом его полных упрека и изумления глаз Кристина отшатнулась и попятилась, как от удара. Она не успела как следует рассмотреть то, что прятал ее Ангел под маской: маэстро мгновенно закрыл правую половину лица ладонью. С ним точно что-то было не так – ужасный ожог или какое-то другое уродство…
Он резко вскочил со стула, сделал несколько шагов в противоположную от нее сторону и остановился спиной к девушке. В тот же момент Кристина оступилась на попавшемся под ногу бугорке – пол пещеры был не совсем ровным – и очутилась на земле. Все случилось в считанные секунды. Она сидела совершенно растерянная и оглушенная, слезы туманили зрение, боль – настоящая физическая боль – перехватила горло. Кристина хотела бы ответить ему, объяснить, попросить прощения… но после невероятного душевного подъема и последнего потрясения силы оставили ее, словно вытекли, как вода из треснувшего кувшина. Она могла лишь молча слушать его голос. Он говорил негромко и напряженно, несвойственными ему отрывочными фразами:
– Как я не хотел, чтобы ты увидела и испугалась… Чудовище вместо Ангела, – слова резанули слух горьким сарказмом. – К этому можно привыкнуть, только… кто же захочет… искать человека под личиной монстра.
Эрик глубоко вздохнул – он должен был взять себя в руки – и обернулся.
– Кристина, что с тобой?
Минуту назад Лебер находился в таком смятении, что не услышал ее почти беззвучного падения. Она смотрела на него снизу вверх блестящими огромными глазами: несчастный испуганный ребенок.
– Больно, – чуть слышно прошептала Кристина.
– Ты ушиблась?
Он уже стоял рядом с ней на коленях, забыв, что пресловутая маска все еще находится у нее.
– Нет, здесь, – она совсем по-детски показала рукой на горло, попыталась выдавить улыбку и протянула ему маску, но выронила, и та упала на пол.
Руки и губы девушки дрожали, по вискам струился пот, однако в глазах – он ошибся – был не страх, а что-то совсем другое: лихорадочный блеск и виновато-умоляющее выражение. Густой румянец заливал щеки.
– Тебе плохо? Ты вся горишь.
Она кивнула. Эрик легко коснулся рукою лба Кристины, она и не подумала отстраняться: он был не страшный. Его обезображенное лицо, которое теперь она увидела так близко, выглядело странно, гротескно, – глядя на него, хотелось плакать от горькой обиды, – но не пугало. А глаза… его глаза плескались волнением, теплом и любовью.
– У тебя жар, мой ангел.
Он поднял ее с пола и, подхватив на руки, отнес и усадил на софу. Все-таки девочка простудилась; болезнь, выждав немного, жадно набросилась на свою жертву, как огонь на сухое дерево. Еще четверть часа назад Кристина казалась здоровой, теперь же ее колотил озноб, и тело пылало подобно раскаленной печи.
– Мне холодно, – совсем осипшим голосом пожаловалась солистка Гранд Опера.
– Я сейчас.
Она не поняла, куда он исчез. Голова раскалывалась, противная тошнота подступала к горящему горлу, перед глазами проплывали цветные круги, слабость была такая, что девушка с трудом сохраняла сидячее положение, медленно сползая по спинке софы куда-то вбок.
– Кристина, Кристина! – голос маэстро вырвал ее из мутного полузабытья.
Она с усилием подняла тяжелые веки. К своему удивлению, Кристина увидела, что закутана в толстый шерстяной плед, укрыта одеялом, а под головой у нее лежат две подушки. Присев на краешек софы, Призрак Оперы – он снова был в маске – протягивал ей фарфоровую чашку:
– Тебе нужно пить, я помогу.
Глотать было нестерпимо больно. Кристина попыталась отказаться от теплого чая, но сил не хватало даже на детские капризы, да и говорить она была не в состоянии, а ее жесты он просто проигнорировал. Пришлось подчиниться. И все же, как хорошо, что он рядом… С этой мыслью девушка вновь погрузилась в беспокойный сон температурящего больного.

* * *

Эрик потер покрасневшие от бессонной ночи глаза. Маску он снова снял, оставаться в ней, в общем-то, не было никакого смысла. Большие напольные швейцарские часы начала восемнадцатого века показывали половину шестого, пора было собираться.
Сначала у него возникла безумная идея найти врача и привести его в подземелье с завязанными глазами, но, обругав себя последним болваном, Лебер тут же от нее отказался. В самом деле, не тащить же доктора в два часа ночи в подвалы Оперы под дулом пистолета, которого, кстати сказать, у архитектора не было. Перенести Кристину в квартиру на улице Скриба холодной ноябрьской ночью тоже не представлялось возможным. Да и оставлять ее одну было нельзя. Больная кашляла и металась в горячечном бреду, ненадолго успокаиваясь, когда Эрик сбивал жар уксусными примочками. Наконец, она заснула относительно спокойно.
Если кому-то еще не спалось в своей постели, то, вероятно, это был виконт де Шаньи: такого количества мысленных проклятий в чей-либо адрес Лебер не посылал за всю свою жизнь.
Мучительный, долгий подъем с беспокойно постанывающей девушкой на руках, кажется, окончательно вымотал его. Эрик тяжело опустился в кресло, которое последним усилием придвинул к изголовью кровати Кристины. Около семи утра обитатели Оперы, как правило, спят глубоким безмятежным сном, в этом, живущем своим особым распорядком мирке день начинается ближе к полудню. Значит, время у него еще есть.

Жерарду разбудил короткий, но достаточно сильный стук в дверь. В комнате было темно, сквозь неплотно прикрытые шторы едва брезжил слабый свет уличных фонарей. Или это уже приближающийся рассвет? Сердце женщины тревожно заколотилось. Что могло случиться в такой час? Зябко кутаясь в шаль, Жерарда зажгла свечу и подошла к двери:
– Кто там? – испуганно спросила костюмерша.
– Прошу прощения, мадемуазель Жерарда…
Вежливый мужской голос показался смутно знакомым, но спросонья она никак не могла сообразить, кому он принадлежит.
– …вы не могли бы послать за доктором для мадемуазель Дае.
Эрик решил начать с главного, полагая, что упоминание о враче – самый верный способ добиться толка, поднимая ни свет, ни заря такого человека, как сердобольная подруга Франсуазы Жири. Его расчет оказался верен: услышав, что Кристине нужна помощь, Жерарда отодвинула дверной засов и выглянула в коридор:
– Ох! Это вы, месье…

* * *

В приемной адвоката ожидали два клиента: молодая дама с бледным нервическим лицом и одетый дорого, но на удивление безвкусно господин средних лет. Секретарь поднялся из-за стола навстречу новому посетителю:
– Добрый день, месье Лебер.
– Здравствуйте, Филипп.
Искоса взглянув на поздоровавшегося со служащим конторы высокого мужчину, женщина поспешила отвести взгляд, другой посетитель, напротив, с граничащим с неприличием любопытством рассматривал его уродливое лицо.
– Одну минуту, месье Лебер, мэтр Нортуа просил немедленно доложить ему о вашем приходе.
Сегодня утром Эрик получил отправленное вчера на условленный адрес письмо Нортуа с просьбой срочно зайти к нему по важному делу. Секретарь скрылся за дверью, ведущей во внутренние помещения, где кроме кабинета самого мэтра, располагались также два кабинета его помощников, библиотека, архив и биллиардная. Эрик не стал садиться в одно из пустующих, обтянутых синим бархатом кресел, он никогда не оставался в приемной Мишеля больше трех-четырех минут.
– Мы знакомы, месье? – холодный тон и чуть насмешливый сверлящий взгляд Лебера заставили смешаться невежливого посетителя адвокатской конторы.
– Н-нет, не думаю, месье, – пробормотал тот и начал усиленно изучать рисунок на затягивающем стены голубом шелке.
Вернувшись, секретарь проводил архитектора в библиотеку.
– Что за срочность, Мишель? – поинтересовался после обычных приветствий Эрик.
Мэтр Нортуа оставил в кабинете семейную пару, претендующую на получение наследства со стороны матери супруги, которая в свое время стала обладательницей немалого состояния, овдовев во втором браке. Дело было весьма запутанным и спорным, так как у покойного отчима истицы обнаружились многочисленные недовольные родственники, желающие оспорить его завещание в пользу жены. Беседа с супругами Ганарве грозила затянуться, поэтому адвокат, извинившись, вышел, чтобы переговорить с другом.
– Меня просили разыскать тебя. Помощник прокурора мэтр Адриан де Мегрен.
Времени на разговор, к сожалению, было мало, поэтому Мишель ничего не сказал Эрику о том, что тот выглядит усталым, и (уже в который раз!) так и не расспросил друга, как он живет и что с ним происходит.
– Не знаю такого, – Лебер чуть заметно пожал плечами. – И что же его чести угодно от меня?
– Ты в последнее время читал газеты? – вопросом на вопрос ответил адвокат.
– Последние два дня – нет.
Вызвав с помощью мадемуазель Жерарды врача для Кристины, он едва успел переодеться у себя в подземелье, чтобы пойти на лекции. Вернулся он около двух часов пополудни, едва не засыпая на ходу, по пути из Политехнической школы до улицы Скриба ему точно было не до газетных новостей. Проспав около четырех часов, Эрик спустился в подвалы, где Дени устроил страшную истерику: жалуясь на нестерпимые боли, умирающий требовал увеличить ему дозу морфина.
– Вся пресса кричит о «трагедии на острове Сите», – сообщил отставшему от жизни архитектору адвокат. – Рухнули перекрытия одного из реставрируемых зданий Дворца Правосудия. Есть погибшие.
– Работы возглавляет Серж Катуар. Я не имею отношения к этому проекту, – покачал головой Лебер.
– В том-то и дело. Де Мегрен просит тебя возглавить экспертную комиссию. Сам понимаешь, Фемида рвет и мечет. И, – Нортуа сделал небольшую паузу, – ко мне также обратился адвокат Катуара мэтр Руше.
– Неужели? – в глазах Лебера появился интерес, смешанный с откровенным удивлением.
– Да. Они, по-видимому, еще не в курсе планов помощника прокурора. Но то, что комиссия будет создана, несомненно. Катуар и Руше крайне заинтересованы в том, чтобы ты вошел в ее состав. Клиент Руше уверен, что трагедия произошла не из-за ошибок в проекте, а по вине строительной компании.
– Любопытно, – Эрик откинулся на спинку кресла.
Глядя на него, Мишель не мог разгадать, что означают нахмуренный лоб и кривящая губы усмешка.
– Какие у вас отношения с Катуаром, Эрик? Мне кажется, вы неплохо знаете друг друга.
– Отношения? Хуже не бывает. Вернее, нас считают врагами. Хотел бы я знать, откуда об этом стало известно помощнику прокурора, да еще так быстро.
– Возможно, кто-то подсказал, – предположил адвокат. – А вы действительно враги?
– Соперники. Еще со Школы изящных искусств. Я получил Римскую премию, а Катуар – нет. Потом Серж перехватил у меня пару заказов. Гарнье предпочел работать со мной. И так далее, вплоть до реставрации Дворца Правосудия.
– Понятно. При всем при этом он готов доверить тебе свою репутацию и… свободу, – заметил Нортуа.
– А знаешь, Мишель, это лестно, – задумчиво сказал Эрик. – Я не думаю, что Серж мог допустить серьезный технический просчет, он отличный архитектор. Строительными работами занималась компания «Клонье и Дюфри», если я не ошибаюсь? Мне не приходилось иметь с ними дела.
– Тем лучше. Ни у кого не должно быть возражений по поводу твоей кандидатуры. Кстати, Максимилиан Дюфри сидит у меня в приемной, ты должен был его видеть.
– Какое совпадение, – сыронизировал Эрик. – Ты занимаешься его делами?
– Никогда его не видел. Мне доложил Филипп. Если ты будешь выступать свидетелем в суде, мне лучше держаться в стороне от этого процесса.

* * *

Работа и творчество – вот его жизненный удел. Его приемлют там, где разум и общественная польза не взирают на внешность своих служителей. А сердце… сердце должно смириться.
Он зашел в комнату к Кристине поздно ночью, пользуясь недолгим отсутствием взявшейся самоотверженно ухаживать за больной Жерарды. Всего лишь увидеть ее на минуту, поправить край съехавшего одеяла, коснуться кончиков пальцев безвольно и трогательно свесившейся за край кровати руки… Он слышал разговор доктора с добровольной сиделкой и знал, что больная вне опасности. И все же девушка спала беспокойно, металась из стороны в сторону, как будто ее тело никак не могло найти удобной позы. Под глазами залегли глубокие тени, спутанные каштановые кудри рассыпались по подушке, губы подрагивали, словно пытались что-то сказать. И он услышал:
– Маэстро… нет… не может быть… как страшно… это не он… не он…
Эрик с трудом сглотнул подступивший к горлу комок и едва удержал навернувшиеся на глаза непрошеные слезы. Резкая, мучительная боль острыми кошачьими когтями полоснула по сердцу.
Он желает ей только счастья. Разве может быть счастье с ужасом в глазах, с дрожью отвращения, счастье рядом с воплотившимся порождением бредового кошмара?
– Прощай, мой ангел, – прошептал Эрик.
Он хотел забрать оставленную им на каминной полке розу, чтобы ничем больше не напоминать о себе, но услышал негромкий скрежет вставляемого в замочную скважину ключа. У него оставалось всего несколько секунд, чтобы успеть исчезнуть за зеркалом.

 Отправлено: 10.01.09 11:57. Заголовок: Глава XIV Пасмурное..

Глава XIV

Пасмурное утро робко заглянуло в комнату больной, словно боялось потревожить ее, наконец-то, спокойный сон. Жерарда с умилением смотрела на безмятежно улыбающуюся каким-то светлым грезам Кристину. Женщина ужасно устала за эти дни, но не могла не радоваться признакам выздоровления своей подопечной. Жар окончательно спал, кашель стал реже и мягче, девушка уже не захлебывалась им.
– Доброе утро, мадемуазель Жерарда. Я доставляю вам столько хлопот.
Кристина проснулась и приподнялась на подушках.
– Ох, я, кажется, задремала, – встрепенулась в кресле костюмерша.
– Мне уже лучше, а вам нужно отдохнуть.
– Сначала я принесу тебе бульон и полоскание, моя девочка. И вообще доктор велел тебе поменьше разговаривать, – попыталась напустить на себя строгий вид сиделка.
– Мне уже действительно… А откуда эта роза?
Кристина увидела стоящую в вазе на туалетном столике такую знакомую красную розу, перевязанную черной атласной ленточкой.
– Я нашла ее рано утром на каминной полке. Ума не приложу, как она сюда попала, – костюмерша сделала круглые глаза. – Может быть, ее принесли от господина виконта, когда Жан приходил с дровами для камина, а я отлучилась? Но вроде бы вечером я ее не видела.
– Нет, – Кристина покачала головой, ей почему-то захотелось поделиться с доброй женщиной кусочком своего секрета. – Вы ведь никому не скажете? Это от НЕГО. Я всегда нахожу такие после спектакля.
– От Призрака? – Жерарда по одному ее тону поняла, о ком говорит Кристина. – Это он велел позвать тебе доктора. Удивительный человек. Жалко его.
– Почему жалко? – удивилась Кристина.
– Почему-то же он прячется здесь, и все его боятся. Каково это – быть одному, скрываться, – вздохнула костюмерша. – А он ведь не плохой… Что это, заговорились мы с тобой, – спохватилась она. – Сейчас я все принесу.
Как только Жерарда притворила за собой дверь, Кристина встала с кровати. Ощущение было необычное, как будто она немножко разучилась ходить – давала знать о себе все еще не прошедшая слабость. Но до столика было недалеко, и Кристина не могла отказать себе в удовольствии вдохнуть аромат его розы, потрогать ленту, которой касались руки маэстро. Она не совсем отчетливо помнила все, что произошло в подземелье, часть воспоминаний путалась: после того, как у нее начался жар, окружающее погрузилось в мутный туман, из которого нехотя всплывали отдельные эпизоды. И все же она не забыла…
Нет, добрая Жерарда была не права. Жалость совсем не подходила маэстро, это какое-то неправильное, унижающее чувство. Следом за словом «жалость» отчего-то всплывали другие – «убожество», «калека». Нельзя назвать гения убожеством. Что действительно испытала Кристина тогда, в пещере и сейчас, лаская кончиками пальцев нежные бархатистые лепестки его подарка, это обиду. Обиду за него на глупую, несправедливую судьбу и обиду за человечество: никто не слышит его прекрасного голоса, не знает его необыкновенной, потрясающей до глубины души музыки, не видит его картин. От этого хотелось плакать жгучими и злыми слезами бессилия. Она так хорошо знает его, знает, как он умен, талантлив, заботлив – он даже не рассердился на нее, только огорчился… и простил. Кристине хотелось верить, что роза – знак прощения. И все равно она испугалась, недаром во сне (или в бреду) ей виделись страшные кошмары. Это сейчас, когда голова стала холодной и ясной, она поняла, что то жуткое лицо привиделось ей в горячке. Вспомнив его, Кристина вздрогнула.
Одну половину лица закрывала такая же белая маска, какую носил ее Ангел, но другая… описать этот ужас не хватило бы никаких слов. В кошмаре чудовище склонялось над ней и, сверкая белыми, горящими ненавистью безумными глазами, заходилось хриплым, клокочущим смехом. Хохот долетал до нее словно сквозь толщу воды, вперемешку с какими-то неразборчивыми словами, похожими на проклятия. Такого глубокого панического страха она, наверное, не испытывала никогда в жизни. Кристина не могла бы сказать, сколько раз приходило к ней это видение, иногда оно было пугающе четким, иногда – расплывчатым и смутным…
Поцеловав розу, девушка вернулась в постель и вовремя: в широко распахнувшуюся дверь влетела Мэг, следом с подносом в руках вошла Жерарда, а за ней на пороге показалась мадам Жири.

* * *

– Что? Рауль так ни разу не появился за все пять дней?! И не прислал записки! – хорошенькое личико Мэг скривилось недовольной гримаской.
Они вернулись накануне вечером и уже заходили к Кристине, но она спала. Теперь же отдохнувшая с дороги Мэг взялась ухаживать за подругой вместо Жерарды.
– Я беспокоюсь за него. Должно быть, он тоже нездоров, – попыталась защитить друга детства Кристина.
– А так ему и надо, – легкомысленно махнула рукой балерина. – Из-за него ты потеряла роль. Сегодня с утра афиши Ганнибала уже сняли, Карлотта постаралась. Будут репетировать новую оперу.
Новость расстроила Кристину. Было ясно, что главной партии ей сейчас не получить. Все усилия маэстро пошли прахом: от этой мысли девушка совсем приуныла. Надо же было так подвести учителя.
Увидев, что настроение Кристины заметно испортилось, Мэг приложила все усилия, чтобы его поднять. С загадочным видом она испарилась на пять минут и вернулась со спрятанной под мантильей книгой:
– Я купила ее в Дижоне, пока мама была занята похоронами бабушки.
До вечера они, запершись на задвижку, читали привезенный Мэг роман Александра Дюма.
Этой ночью Кристина осталась одна, сиделка ей больше не требовалась. Она не хотела спать и напряженно прислушивалась к каждому шороху. Он должен, должен был прийти! Тихо тикали часы на каминной полке, тоскливо стучался в окно заунывный осенний дождь, но Ангел не появлялся. Постепенно веки наливались тяжестью, глаза закрывались сами собой, несмотря на все ее усилия.
Неясный, еле уловимый звук вырвал девушку из состояния дремоты. Показалось, у зеркала мелькнула черная тень.
– Маэстро?
Ей ответила тишина. Сердце испуганно подпрыгнуло в груди. Кристина встала, взяла подсвечник и нерешительно приблизилась к потайной двери. Выведенные черным гримерным карандашом крупные неровные буквы наискось перечеркнули поверхность зеркала – одно лишь слово: «Берегись!» На полу у самой стены лежала красная роза с черной лентой.
– Дева Мария! – побелевшими губами прошептала Кристина.
Что означает эта странная зловещая надпись? Предупреждение или угрозу? Может быть, ей опять снится кошмар? Девушка ущипнула себя за руку. Никакой это не сон. Тогда, что же в ее воспоминаниях было явью, а что – игрой затуманенного болезнью воображения?

* * *

Репетиции «Il Muto» шли полным ходом, премьера была назначена на послезавтра. Освободившись, Кристина переоделась и поспешила к служебному выходу. За воротами, в карете ее ждал Рауль – виконт всеми силами стремился реабилитировать себя в глазах все больше волнующей его воображение юной красавицы. В прошлый раз он действительно простудился и несколько дней провел в постели, хотя его недомогание не было таким уж серьезным. К своему стыду, ему даже не пришло в голову поинтересоваться, как чувствует себя Кристина. Узнав, что девушка была в горячке, и мог пострадать ее чудесный голос, Рауль мечтал загладить свою вину: он завалил выздоравливающую цветами, шоколадными конфетами и подарил большую фарфоровую куклу.
Сегодня день радовал чистым безоблачным небом, неяркое солнце ласково пригревало, даря парижан последним теплом – прощальная улыбка осени на пороге зимних холодов. Но девушка отказалась гулять, согласившись лишь немного покататься в закрытом экипаже и посидеть в кафе за чашечкой кофе с пирожными. Внимание Рауля было ей приятно, в некоторой степени оно скрашивало вдруг образовавшуюся в сердце зияющую пустоту – Ангел исчез.
Не было больше ни роз, ни уроков, ни загадочных надписей. Две недели безмолвия и полной неизвестности.
– Ты снова грустишь, Кристина, – заметил виконт. – Каждый раз, когда мы встречаемся после репетиции, ты просто сама не своя. Может быть, расскажешь мне, что тебя огорчает? Раньше ты доверяла мне, Крошка Лотти.
Они уже проехали авеню Оперы и свернули на улицу Сент-Оноре, Кристина молча смотрела в окно кареты, разговаривать не хотелось. Волей-неволей ей пришлось отвернуться от окна и обратить внимание на спутника:
– Ну, что ты, Рауль. Все хорошо, – она попыталась выдавить натянутую улыбку. – Просто… мне обидно, понимаешь? Немая роль, это не совсем то, чего бы мне хотелось.
– Но доктор сказал, что пока тебе лучше поберечь голос. А так ты все-таки будешь играть…
– Да, ты, конечно, прав. И доктор тоже, – Кристина подавила вздох: он и так чувствует себя виноватым, и все равно Раулю не понять, что это значит – петь на сцене, уноситься в потоке музыки и чувства в разверстые небеса, достигать высот гармонии и вдохновения.
Можно любить музыку, быть ценителем оперы, покровительствовать искусству, но понять это чувство восторга, это блаженство, способен только тот, кто испытал его сам. В этом ее скорее поймет Карлотта, она-то знает, как глубоко уязвила соперницу, уговорив маэстро Райера назначить Кристину именно на эту роль.
– Если хочешь, я поговорю с Андрэ и Фирменом, и в следующей постановке у тебя обязательно будет главная роль.
– Рауль, ты не знаешь сеньору Гуардичелли. Лучше не будем говорить об этом. Расскажи мне что-нибудь интересное, – попросила Кристина.
– Интересное? Может, ты расскажешь мне, – виконт оживился, в жизни ему не приходилось слышать о подобном курьезе. – Сегодня администраторы пожаловались мне, что какой-то ловкий жулик, называющий себя Призраком Оперы, требует от них выплаты жалования в размере двадцати тысяч франков. Ты когда-нибудь слышала о нем? Говорят, у вас в театре ходят целые легенды.
– Рауль, как ты можешь! – возмутилась певица. – Призрак не жулик… он Призрак!
– Ну, что за глупые суеверия, Крошка Лотти. Нет никаких призраков, просто кто-то шантажирует дирекцию и вымогает деньги. И эта ваша ледяная метресса, мадам Жири, почему-то тоже верит в Призрака. Она уверяет, что, если не выполнить его требований, случится какое-нибудь страшное несчастье. И еще, что Призрак Оперы не любит оперы-буфф, – Рауль коротко хохотнул.
– Он их не любит, – тихо и серьезно сказала Кристина.
Виконт смутился, девушка, очевидно, не разделяла его веселья.
– Почему это? – растерянно спросил де Шаньи.
– Комедии не вызывают катарсиса.
От удивления виконт даже не спросил, откуда Кристина может знать о катарсисе – значение слова смутно вертелось в голове Рауля, но он никак не мог вспомнить его точно – и о эстетических пристрастиях мнимого привидения. Разговор прервался.
Тем временем карета свернула с улицы Сент-Оноре, пересекла улицу Риволи и, миновав набережную Лувра, въехала на Новый мост. Кристина снова придвинулась к окну, сделав вид, что засмотрелась на башни Косьержери.
Что-то не складывалось в их отношениях. Рауль был таким милым молодым человеком, девушки из балета и хора считали его красивым и страшно завидовали Кристине – на нее обратил внимание сам покровитель Оперы. Мадам Жири лишь поджимала губы, но ничего не говорила и даже не пыталась читать юной солистке своих обычных нотаций. Мег и та простила виконту его невнимание к больной подруге. Конечно, он нравился Кристине, но давнее знакомство лишало его в глазах мадемуазель Дае ореола недоступного сказочного принца, каким он казался другим представительницам артистической труппы. Это был Рауль – добрый, отзывчивый друг, с которым их связывало так много воспоминаний о детстве и папиной музыке. Но как только речь заходила о чем-то другом, Кристине становилось либо скучно, либо неловко. Его восторженные взгляды и попытки приобнять ее за талию смущали. Друг другом, но он принадлежал к высшему аристократическому обществу, она же была простой оперной певицей. Кристина прекрасно понимала, к чему обычно ведут подобные связи, а этого ей как раз и не хотелось. И еще, в его глазах она не видела того сияния, того скрытого огня, глубины, силы и страсти, что однажды рассмотрела в бездонных как сама душа глазах маэстро. Виконт де Шаньи при всех своих достоинствах оставался обычным, понятным человеком – блестящим представителем своего сословия.

* * *

Они выбрали одно из многочисленных кафе, из окон которого открывался прекрасный вид на недавно отреставрированный и украшенный ажурной решеткой времен Людовика XVI главный вход во Дворец Правосудия. Виконт, посмеиваясь, рассказывал Кристине светские сплетни, она рассеяно слушала его, пытаясь справится с шоколадным суфле – аппетита не было, но обижать Рауля не хотелось: он так старался доставить ей удовольствие. Девушка улыбалась вежливой, ни к чему не обязывающей улыбкой, почти не задумываясь, вставляла какие-то ничего не значащие слова – «не может быть», «как интересно», «неужели» – и время от времени, отрываясь от борьбы с десертом, рассматривала площадь за окном. Место было красивое, а она так редко где-либо бывала.
На улице было оживленно, спешащие по своим делам люди и кареты создавали, как ей казалось, какое-то праздничное настроение движения, возбужденной активности. Из ворот Дворца Правосудия вышли несколько мужчин и ненадолго остановились, как будто прощаясь или о чем-то договариваясь. Расстояние было довольно большим, чтобы рассмотреть лица. Но Кристина едва не поперхнулась крошечным глотком кофе: фигура и движения высокого человека в длинном черном пальто и цилиндре показались до боли знакомыми. Он что-то сказал остальным, коротко поклонился и сел в подъехавший экипаж.
– На что ты так смотришь? – удивленно оглянулся через плечо виконт.
– Ни на что, просто смотрю.
Кристина поспешила перенести свое внимание на непобедимый десерт.
– Мне показалось, ты увидела что-то необычное: лошадь с двумя головами или еще что-нибудь в том же роде, – пошутил Рауль.
– Она уже убежала, – в тон ему ответила девушка.
Она нашла в себе силы прямо взглянуть в лицо собеседника и мило улыбнуться, не следовало показывать Раулю свое замешательство. Да и, скорее всего, ей просто померещилось: увидеть Призрака Оперы на улице днем – что может быть невероятнее?