Джерард Батлер

Дамы, такое было?

19 декабря 1870 года

До празднования рождества остается пять дней, и моя опера гудит как растревоженный улей. Вот уже несколько дней я почти не выхожу из своего убежища, чтобы лишний раз не впадать в состояние совершеннейшего отчаяния, когда кажется, что напрасны были все мои усилия и многолетний каторжный труд. Бесполезно! Все мое стремление привить здесь хоть кому-то чувство прекрасного принесли не больше проку, чем бесплодные попытки воспитать травоядные наклонности у бенгальского тигра. Здесь царят не Музы, а золотой телец, причем телец не только жадный, но и на редкость бестолковый. Стоило мне ненадолго оставить этих людей самим управляться с моим театром, как они в считанные недели отбились от рук, лишились остатков разума и превратили храм искусства в сущий цирк. Все это празднование, из-за которого так много шуму и пустой суеты, сплошная пошлость и свидетельство дурного вкуса. И как они не противны сами себе, эти невежественные, глупые люди, которые не отличают ярмарочного балагана от тонкой возвышенной атмосферы моих творений! До чего же отвратительна эта аляповатая пестрота драпировок! Я прихожу в ужас, когда обхожу по ночам мои владения и вижу, что они успели сотворить без надлежащего руководства. Закупили конфетти столько, словно собрались запастись им на тридцать лет вперед, и привезли такое количество свечей, что, уничтожив их, оперные мыши умрут от обжорства. Нелепое, глупое расточительство! На занавес булавками прикололи вульгарнейшие бумажные фонарики. Ужасно! Хуже них только серпантин, который наматывается на ноги не хуже изголодавшегося по сытной человеческой плоти змеиного клубка. Даже Ла Карлотта, эта нестерпимая пароходная сирена, вчера c энергией извержения ее родного Везувия влетела в театр во главе процессии, которая несла за ней целую корабельную сосну. Они с похоронной торжественностью водворили громоздкое чудовище в ее гримерной, так что она теперь сидит там под ней вроде лесного мухомора, отпугивая своей ядовито-красной шляпой всех непрошеных гостей. Когда я покидаю мое тихое убежище, где царит лишь одна музыка и нет места пошлости и невежеству этого несовершенного мира, сердце мое обливается кровью. Это рождественское недельное безумие, как застарелая болезнь, дает ежегодный рецидив, о котором после нельзя вспоминать без чувства стыда и сожалений о даром потраченном времени.

Обо мне никто не упоминает. Вчера простоял два часа в нише, слушая разговоры хористок. Но они обсуждали платья и прически, и так увлеклись, что даже ни разу не оглянулись, когда я шумно вздохнул, пытаясь привлечь их внимание. Конечно, где уж им помнить о Призраке оперы, когда решается столь глобальный вопрос вроде того, завивать кудри или не завивать, и делать ли маску из серебряной бумаги или из черной. Было сильное искушение придушить несносную девицу лентой серпантина, исключительно для создания в Опере по-настоящему праздничной атмосферы. Удержался. Но только потому, что это нарушило бы мои собственные планы.

Да, теперь кое-что вкратце о моих планах. Наконец-то закончил рисовать эскиз своего маскарадного костюма. Вышло великолепно, даже на мой придирчивый взгляд - очень стильно и впечатляюще. Я уже предчувствую обмороки и вопли ужаса – именно то, что и требуется. Пусть не думают, что им все сойдет с рук! Ни одно из нанесенных мне оскорблений не останется безнаказанным! Я самолично приду на их праздник и посмотрим тогда, захочется ли им после этого устраивать эти свои веселенькие пляски, глупо хохотать и бросаться крашеной резаной бумагой, в то время как рядом с ними испили чашу страданий те, кто… вычеркнуто …лишены… вычеркнуто …чье одиночество… старательно вымаран весь конец фразы.
Мой костюм называется Смерть, и это будет воистину незабываемое зрелище. Штаны и шляпу срисовал с портрета Генриха Четвертого, роскошный стиль семнадцатого века как нельзя лучше подчеркнет зловещую торжественность моего появления. Пока думаю насчет освещения, необходимо воздать наиболее гнетущее впечатление, от которого кровь стыла бы в жилах. Видимо придется обрабатывать все свечи особым составом моего изобретения, однако это означает, что накануне празднования всю ночь придется посвятить столь утомительному и монотонному труду. Возможно, удастся перепоручить… пока думаю. Уже решил, что спущусь к ним по парадной лестнице, чтобы они успели прочувствовать весь ужас своего положения и неотвратимость моей суровой мести. Пока они будут пытаться набрать в легкие хоть глоток воздуха, чтоб кричать и звать на помощь, подойду к этому виконту, положу холодную руку ему на плечо (гм… не забыть наколоть льда в перчатки для создания эффекта мертвенно-ледяного прикосновения), и скажу ему что-нибудь соответствующее случаю, к примеру «Приготовься, смертный, и исповедуйся, скоро я приду за тобой». Если он и не умрет от ужаса там же на месте, то хотя бы позеленеет, и пусть Кристина полюбуется, как он дрожит и заикается. Может быть, тогда… ладно, не буду об этом, сейчас не время погружаться в уныние, слишком многое нужно сделать за эти дни. Попробую больше не отвлекаться… Признаться, это трудно. Как подумаю, что она… и он… Все, все, все. Довольно. Так вот, мой маскарадный костюм. Он будет черным, черным до последней пуговицы на жилете. Будет роскошный длинный плащ с множеством складок, обязательно широкополая шляпа с перьями (с ней проще всего, старая шляпа есть, страусовые перья одолжил у Ла Карлотты, лежат уже отмокают в черной краске), сапоги не проблема, а вот камзол и штаны нужно шить. Но результат стоит затраченного труда! И единственное светлое пятно во всем этом одеянии – белая маска Смерти в виде черепа. Маску сделаю на днях, это не сложно. Нужна только плотная бумага (пришлось изъять одно облако из декораций к Ганнибалу, все равно в ближайшее время здесь будут ставить мою оперу, а не эти простенькие поделки, достойные провинциального театра с залом на тридцать человек), кроме того, нужен клей и форма для просушки. Форма… Из чего бы… Ах да, все равно бюст Наполеона даром стоит, послужит-ка он у меня благому делу.
Сложнее всего будет прицепить нижнюю челюсть, так чтобы я мог нормально проговорить заготовленную речь, а не невнятно гнусавить с липким куском папье-маше в носу. Обдумаю.